Гюнтер Банеман - Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942
Я не увидел бензохранилища, но это меня вовсе не удивило, поскольку стальные бочки с горючим могли выглядеть как камни или быть замаскированными от наблюдения.
По пути к машине я понял, что не стоит прятать джип за пределами деревни, поскольку невдалеке я увидел несколько палаток кочевников.
Любой араб, натолкнувшись на машину, вряд ли пройдет мимо. Он утащит все, что сможет отвинтить. И опять-таки, было бы подозрительным, что немецкий солдат ходит по городу пешком. Сейчас почти никто не передвигается пешком. Даже самые нищие арабы передвигаются на тощих ослах.
Я не был уверен, следует ли мне въехать в Эль-Уббу сейчас или дождаться темноты. В конце концов, я не нашел причины, чтобы сидеть и ждать. Если появятся гарнизонные патрули, то подозрение вызовет как раз то, что я остановился в пустыне, а не в деревне. Сделав кое-какие приготовления, я выехал из-за скалы и по трассе направился к домикам, лачугам и палаткам этого убогого оплота «Римской империи Муссолини».
Я знал, что подвергаюсь большой опасности, но у меня не было выбора. Мне придется использовать любой шанс, чтобы раздобыть здесь бензин, воду и провиант, причем в больших количествах.
Глава 36
КВАРТИРА И СТОЛ
Первыми живыми существами, которых я встретил, подъехав к деревне Эль-Убба, были сотни коз, которых пас одинокий араб, отдыхавший в тени сухого дерева. Он равнодушно взглянул на меня – видимо, я не вызвал у него никакого интереса.
Затем я увидел арабскую женщину, с головы до пят закутанную в черный бурнус и черный яшмак, доходивший до глаз. Ее одежда так тщательно скрывала ее женские прелести, что она была скорее похожа на пугало, чем на женщину. В ее черных глазах, сверкавших поверх яшмака, было столько злобы, что даже храбрец мог захромать от страха. Возраст ее представить было невозможно, зато не было сомнений в том, что ее глаза пылали ненавистью.
Путь мне преградила баррикада, окутанная колючей проволокой, в которой, однако, был проем, куда могла проехать машина. Замаскированная глинобитная лачуга, стоявшая позади нее, укрывала часового с изможденным лицом, который либо умирал от скуки, либо был близок к потере сознания от невыносимой жары.
Он вытащил свое тело из-под навеса и захромал к проволочному заграждению.
– Алло, ты немец? – выдавил он из себя вопрос, сам удивившись тому, что в его исхудавшем теле еще теплится какая-то жизнь.
– Si, amico, – ответил я, заглушив мотор.
– Куда направляешься? – деловито спросил итальянец.
– В Дерну, – односложно ответил я, наблюдая за лачугой позади него и размышляя, сколько в ней еще таких придурков.
Затем он пожелал узнать, откуда я еду. Я заверил его, что не откуда-нибудь, а из Бенгази.
– О, mama mia! И много там синьорин? – с энтузиазмом поинтересовался часовой.
– Да-да, в Бенгази очень много прекрасных синьорин! – заверил я его и ради смеха спросил, много ли синьорин в Эль-Уббе.
Слабая искра интереса осветила его измученное лицо.
– Целых двадцать две! – неожиданно бодро ответил он, а потом добавил: – И притом очень недорогие.
– Quanta costa? (Сколько они стоят?) – ответил я просто для поддержания разговора, понимая, что продажное женское тело является у итальянца главной темой для разговора.
В его глазах промелькнул оценивающий огонек, и он сказал, что цены высоки, аж сотня лир, но, нагнувшись ко мне, заговорщически добавил, что знает одну даму, которая берет за услуги только сорок. Это заявление, подкрепленное благодушным выражением лица, дало мне понять, что это тот человек, из которого можно выудить всю нужную мне информацию об Эль-Уббе.
Я спросил у итальянца, где я могу остановиться, и он назвал мне несколько мест. Часовой сказал, что будет рад показать мне город, когда сменится, а будет это через три часа.
Из боковых карманов своего рюкзака я извлек купюру в сто лир и, скатав ее в трубку, передал ему.
– Прекрасно. Ecco, – сказал я и запустил мотор.
Он выпучил глаза, развернув трубку и обнаружив месячную зарплату солдата Муссолини.
– Molte grazie, amico, grazie! Grazie! (Большое спасибо, друг, спасибо, спасибо!) – прокричал он вслед, когда я медленно отъезжал.
Мое появление на главной улице этой деревни вызвало большое оживление. За мной, должно быть, наблюдали, пока я болтал с часовым. Мой джип окружило с полсотни мальчишек, которые кричали, что могут показать, где достать все, что мне нужно. Я поехал медленно, n они бежали рядом, продолжая орать изо всех сил. Эти оборванцы, одетые в вонючие лохмотья, покрытые коростой грязи, выглядели совершенно истощенными, и лишь одному Богу было известно, откуда у них брались силы кричать и бежать одновременно.
Один невысокий парнишка, очевидно наловчившийся делать это, забрался на подножку моего джипа и, увидев, что я не рассердился, вскоре уселся на сиденье рядом со мной. Я немного прибавил скорости, иначе в машину влезла бы вся толпа.
Повернув за угол, я оказался на деревенской площади. Парочка вызывающе одетых итальянок одарила меня взглядом типа «привет, незнакомец», и я ответил им изумленным взглядом.
Не каждый день увидишь в пустыне европейскую женщину в модной одежде, в чулках со швами, бегущими вверх по точеным ножкам, но в этой дыре к ним, по-видимому, давно привыкли.
Маленький оборвыш, сидевший рядом со мной, перестав кричать, ткнул меня грязным пальцем под ребра и на чистом итальянском сказал:
– Синьорита Гуилья просит не слишком много!
– Сорок лир, что ли? – спросил я.
– Да-да, сорок лир, – ответил он, в восторге от того, что я так быстро схватываю реальности жизни в Эль-Уббе.
Я не смог удержаться от смеха.
Я спросил, где я могу принять ванну, пообедать и побриться, и он показал мне такое место. Вскоре я остановил машину перед убогим домишкой на боковой улице.
Я дал ему пять лир, и он согласился присмотреть за моим джипом и его содержимым, пока я не узнаю насчет квартиры.
Поппа Гуцци был владельцем постоялого двора и прекрасным знатоком достоинств местных синьорит (это определенно было главным предметом заботы всей деревни), а также во многих других вопросах и конспиратором, когда сполна заплачено. Он предоставил мне маленькую комнатку с окном без стекла, с карнизом без занавесок и дверью без замка.
– Вы подоприте дверь стулом, – посоветовал он.
Я с радостью увидел в комнате настоящую кровать, застеленную, к моему удивлению, абсолютно чистыми белоснежными простынями.
– Вам будет здесь хорошо, – заверил он меня.
Я заплатил за два дня за комнату, кровать, стул и пользование душем, который состоял из английского двадцатилитрового бака, подвешенного в двух с половиной метрах над полом и управляемого системой шнурков.
