Глеб Елисеев - Лавкрафт
Исследователи, в частности С.Т. Джоши, считают, что на финальную сцену «Крыс в стенах» повлиял рассказ И. Кобба «Неразбитая цепь», в котором герой, обладавший небольшой примесью негритянской крови, в минуту опасности кричит так, как вопили его предки, преследуемые носорогом. Возможно, Лавкрафт и читал этот рассказ, но текст Кобба был в самом лучшем случае лишь одним из толчков, приведших к созданию лавкрафтовского шедевра ужасающего. Эпизоды с дегенерацией и возвращением «памяти предков» присутствуют уже в «Артуре Джермине», а в записной книжке Лавкрафта упоминается сюжет о человеке, раскрывшем страшный секрет в подвале старого замка. Сам писатель вспоминал, что на главную идею рассказа его навел треск старых обоев, раздавшийся у него дома посреди ночи.
«Крысы в стенах» Лавкрафт изначально попытался пристроить в «Аргози Олл Стори уикли», но редактор журнала Р. Дэвис счел рассказ слишком жутким для публикации. В итоге текст обрел пристанище на страницах верного «Уиерд Тейлс» в марте 1924 г.
В октябре 1923 г. был написан рассказ «Праздник», может быть, менее впечатляющий и знаменитый, чем «Крысы в стенах», но крайне важный для формирования внутренней мифологии творчества Лавкрафта. В начале «Праздника» очередной безымянный главный герой, этот постоянный персонаж ранней лавкрафтианы, возвращается в родной город Кингспорт. Он вынужден приехать сюда для участия в обязательном ритуале, через который всегда проходили члены его семьи.
Герой входит в старинный дом на площади, где живут его дальние родичи. Его встречает старик в домашнем халате и шлепанцах. Ожидая, пока настанет время торжества, герой листает старинную книгу. Это «Некрономикон» Абдула Альхазреда, с этого момента прочно занявший центральное место в своеобразной «библиотеке тьмы» — собрании выдуманных текстов о потустороннем, упоминающихся в рассказах и повестях Лавкрафта. Один абзац в книге необычайно поражает героя, но толком обдумать он его не успевает — хозяин дома говорит, что надо выходить для участия в празднике. Вместе с главным героем он направляется к центральной церкви, куда уже стекаются горожане. Внутри здания они проходят в отверстие, ведущее в неизмеримые глубины земли: «Это был долгий, утомительно долгий и безмолвный спуск; между тем стены и ступени постепенно стали приобретать другой вид: похоже, они были высечены в сплошной скале… Казалось, прошла уже целая вечность, а мы все спускались и спускались, и тут мое внимание привлекли боковые коридоры или, скорее, ходы; из неведомых уголков вековечного мрака вели они в эту шахту, служившую сценой для ночной мистерии. Ходов становилось все больше; они были бесчисленны, эти нечестивые катакомбы, таящие невыразимую угрозу»[148].
Герой нисходит в циклопическое подземелье, откуда горожан уносят в еще более сокровенные земные недра странные птицы — «медленно и неуклюже приближались они, частично на своих перепончатых лапах, частично с помощью перепончатых крыльев, и когда они, наконец, достигли толпы священнодействующих, те принялись хватать и седлать их»[149]. (Судя по всему, это родственники птицы шантак, которая будет упомянута в романе «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата».) Когда герой отказывается оседлать монстра, его спутник принимается за уговоры. Во время беседы он демонстрирует часы прапрапрапрапрадедушки главного персонажа, чем окончательно подрывает доверие к себе. Ведь эти часы были похоронены в могиле предка рассказчика еще в 1698 г. Затем с лица собеседника главного героя неожиданно слетает маска. Открывшееся ужасное зрелище заставляет рассказчика бежать, не обращая внимания на последствия: «Я бросился, не помня себя, в подземную реку, влачащую маслянистые воды свои в неведомые морские гроты; бросился вниз головой в эту зловонную квинтэссенцию подземных ужасов, не дожидаясь, пока мои истошные вопли навлекут на меня все загробные легионы, какие только могут таиться в этих ядовитых безднах»[150].
Приходит он в себя лишь в больнице Кингспорта, ничуть не похожего на город, в котором герой побывал. Ему рассказывают о том, что его подобрали в море, у кингспортского обрывистого берега. Рассказчик думает, что стал жертвой галлюцинации, но в памяти у него крепко засели строки из прочитанной книги: «Нижние из пещер подземных, — писал безумный араб, — недоступны глазу смотрящего, ибо чудеса их непостижимы и устрашающи. Проклята земля, где мертвые мысли оживают в новых причудливых воплощениях; порочен разум, пребывающий вне головы, его носящей. Великую мудрость изрек Ибн Шакабао, сказав: блаженна та могила, где нет колдуна; блажен тот город, чьи колдуны лежат во прахе. Ибо древнее поверье гласит, что душа, проданная диаволу, не спешит покидать пределы склепа, но питает и научает самого червя грызущего, пока сквозь тлен и разложение не пробьется новая чудовищная жизнь, и жалкие поедатели падали не наберутся хитроумия, чтобы вредить, и силы, чтобы губить. Огромные ходы тайно проделываются там, где хватило бы обычных пор земных, и рожденные ползать научаются ходить»[151].
Значение «Праздника» для творчества Лавкрафта заключается в том, что в этом небольшом рассказе оказались не только увязаны важнейшие его темы, вроде скрытых нечеловеческих цивилизаций или зловещих тайн прошлого, которых не стоит касаться. В рассказе вся эта тематика разворачивается на фоне пейзажей, традиций и обычаев Новой Англии. Для того чтобы найти ужасающее и непереносимое, героям Лавкрафта теперь не нужно отправляться в Африку или Аравию. Немыслимое зло и невыносимые тайны будут скрываться у них под ногами, среди лугов и перелесков американского восточного побережья.
В Кингспорте «Праздника» земляки — читатели Лавкрафта прекрасно узнали Марбльхед, несмотря на все оговорки в финале. Так, под видом главного кингспортского собора, откуда выдуманные фантастом горожане нисходили в адские глубине, была описана марбльхедская церковь Святого Михаила, выстроенная в XVIII в.
Закреплению в рассказах Лавкрафта темы «потаенных народов», столь органичной для его творчества, в период создания «Праздника», конечно же, поспособствовало знакомство с текстами Мейчена. Рассказывающие о сходном подземном мире монстров «Огненная пирамида» и «Черная печать» валлийского писателя укрепили Лавкрафта в том, что подобная тематика не находится вне литературы, что и на столь причудливые и почти безумные темы можно создавать блестящие произведения. Тогда же он ознакомился и с трудом антрополога М. Мюррей «Культ ведьм в Западной Европе». Автор выдвинула теорию, согласно которой колдовство в европейских странах было пережитком верований древнейших народов континента, долгое время скрывавшихся в тайных, в том числе и подземных, укрытиях. Эта теория современной социальной антропологией и историей рассматривается как любопытный курьез, но в 20-х гг. XX в. она произвела на Лавкрафта несомненное впечатление. И опять-таки концепция Мюррей придала ему уверенности, ощущения того, что он не просто марает бумагу, а прозревает художественную истину, пусть и далекую от окружающей унылой и тоскливой реальности.
