Анатолий Уткин - Теодор Рузвельт. Политический портрет
Приемы были столь же просты. А. Пинчот после бурного прощания с Рузвельтом через минуту спохватился, что забыл зонт и вернулся. Рузвельт уже абсолютно не помнил о прощании и принял его за посетителя, которого нужно «обработать». «Он приветствовал меня как новичка, сжал мою руку, ударил по плечу кулаком и спросил с самым искренним выражением, что он может сделать для меня. «Да ничего, ― ответил я немного смутившись, ― я вернулся за зонтиком». «Превосходно! ― закричал полковник. ― Великолепно! Превосходно! Заходите ко мне в любое время». С каждым словом он демонстрировал свои крепкие зубы и продолжал похлопывать меня, пока я не удалился».
Спустя месяц после выдвижения Вильсона, 5 августа в том же чикагском зале «Аудиториум», где проходил конвент республиканской партии, состоялся конвент новорожденной прогрессивной партии. Его открыл сенатор от Индианы Беверидж. Как обычно бывает с новым делом, когда не рутина, а единый порыв определяет настрой участников события, все связывали надежды на будущее с полковником Рузвельтом. Вот пример прорузвельтовской экзальтации: «Прежде чем ты пришел, все в политике было строго установлено и подчинялось правилам. Те, кто был призван управлять нами, делали это с мрачностью взрослых, часто поучающих детей. Никто не говорил с нами как ты. Они называли нас «избирателями», «голосующими» или столь же абстрактными именами. Они никогда не брали нас за руку и не смеялись и не играли как ты... И затем пришел ты! Идя по дороге, ты танцевал и ты нес жизнь и любовь и мужество и шутки, которые мы все помнили. Мы полюбили тебя с первого взгляда и ты любил нас!»
Более десяти тысяч делегатов приехали за свой счет и действовали пока без давления сверху. Кто были эти люди? В основном ― средний слой населения, люди со скромным достатком, но не пролетарии. Это были представители интеллигенции, городского чиновничества, обитатели небогатых пригородов. Но даже часть крупной буржуазии ― та, что не имела перспектив на съезде республиканцев, здесь рассчитывала воспользоваться появлявшимися в случае победы Рузвельта шансами (должности, поручения и т.п.).
Сенатор Беверидж умело вел заседания. На второй день работы конвента должен был выступить Рузвельт. Вот он появился: коренастый, левая рука в кармане, правая энергично рассекает воздух. Экзальтации не было предела. Пятнадцать тысяч присутствующих вскочили со своих мест и, как подсчитали журналисты, пятьдесят две минуты овациями не давали оратору начать речь. Затем исполнили гимн в его честь. В такой обстановке лидер новой партии не мог не превзойти самого себя. Для начала он заявил, что все старые партии изжили себя, фракции в них созданы искусственно и контролируются боссами. Новая партия «выдвигает платформу, которая послужит контрактом, подписанным с народом, и мы клянемся честью сдержать каждое свое обещание так, как если бы его невыполнение каралось по закону». Угар страстей придавал всем словам магическую силу. Завершая речь, изложив основные положения платформы, Рузвельт назвал ее своим «символом веры».
Правда, не обошлось и без инцидентов. Обещая денежную помощь в дальнейшем проведении избирательной кампании, Дж. Перкинс настоял на исключении из текста обвинений в адрес трестов. Однако в речи он услышал изъятое накануне место. Потеряв самоконтроль, миллионер закричал: «Мы же выбросили это прошлой ночью!» и взбешенный покинул зал заседаний. Но в целом все положения платформы по духу и букве не выходили за рамки буржуазного правопорядка и не требовали социальной трансформации.
Опустел «Аудиториум», делегаты разъехались по всей стране, чтобы до ноября вести борьбу. Рузвельт должен был бы понять, что прогрессизм обнаружил свою несостоятельность уже тогда, когда либерально настроенные конгрессмены-республиканцы отказались выйти из своей партии ради новой. Это лишало прогрессистов очень важной поддержки высшего эшелона. Оставалось апеллировать к массам. При американской государственной системе это занятие хоть и полезное, но не всегда решающее.
Предвыборная кампания была в самом разгаре. Рузвельт разъезжал по штатам, мирил местных политиканов, льстил одним, обещал золотые горы другим и повсюду стремился стать символом всех надежд. Он умел преодолевать злую скуку переездов, исторгать вдохновение, обращаясь к толпе, хотя уже накапливалась предательская усталость. У него начал срываться голос, он так или иначе попал бы в госпиталь, но произошло это раньше и неожиданнее.
Когда Рузвельт садился в автомобиль, чтобы поехать на митинг в Милуоки (это было 14 октября), из толпы к нему пробился человек. С криком, что не допустит «третьего срока», он выстрелил в Рузвельта. Никто не знал, какую опасность представляет рана с правой стороны груди. (Как потом оказалось, пуля прошла через ткань пальто, пробила футляр для очков, свернутый текст рукописи выступления, раздробила четвертое ребро и остановилась в легком.) Вопреки всем увещеваниям, Рузвельт потребовал отвезти его к собравшимся: «Я произнесу эту речь или умру». Перед безмолвной аудиторией он говорил достаточно связно: «Не знаю, все ли осознали, что в меня стреляли... во мне сейчас пуля... Я хочу, чтобы вы поняли: в этой игре я все равно впереди. Никто не прожил более счастливую жизнь... Мои друзья немного более нервные, чем я... не надо излишне жалеть меня...» В течение часа Рузвельт, отгоняя тех, кто пытался ему помочь, растолковывал, чем его программа лучше программы Вильсона. Сыграло свою роль не это различие, а поведение раненого. Мужество всегда вызывает симпатию. Прекрасные слова: «Жизнь, по большей части, пустые слова, пена и пузыри. Лишь две вещи стоят как скала: сочувствие к беде ближнего и мужество в собственной беде»
В ходе предвыборной кампании образовалась заминка. Выздоравливающий Рузвельт произнес еще одну речь накануне выборов в Мэдисон сквер гарден в присутствии двенадцати тысяч человек. Снова та же энергия, те же слова, тот же пафос оратора и энтузиазм слушателей. Все это, однако, помогло лишь сделать поражение почетным. За победителя ― В. Вильсона проголосовало 6 миллионов 286 тысяч избирателей, за Рузвельта ― 4 миллиона 126 тысяч, за У. Тафта ― 3 миллиона 484 тысячи. Но претендентов было не трое, а четверо. Юджин Дебс сумел получить голоса 300 тысяч избирателей.
Окончились выборы. Полковник Рузвельт, по всей видимости и не ожидавший большего, выглядел довольным человеком. Претендент грациозно распростился со своими сторонниками, предрекая прогрессизму славную будущность и одновременно отходя от него навсегда. Как сказала одна из сподвижниц Рузвельта в данной кампании: «Я хотела бы верить, что он (Рузвельт. ― А. У.) осуществит в случае избрания хотя бы один пункт из своей программы, но я не могу поверить в это». Подобный скептицизм был характерен для всех здравомыслящих людей. Прогрессивные силы США ни на минуту не могли допустить мысли о внезапном «прозрении» экс-президента.
