Владимир Карпов - Судьба разведчика
— Ясно.
— Тогда давайте разок проделаем практически. Группа обеспечения — вперед!
Лузгин и с ним ещё четверо пошли к высотке.
— С вами пойдут и саперы, — сказал им вслед Казаков. — Теперь твоя группа, — взглянул он на Ромашкина. — Идите метрах в пятидесяти от Лузгина. Марш!..
propuschena strochka??? Петрович и сам пошел рядом.
Когда обе группы приблизились к высоте метров на сто, Казаков пояснил:
— Дальше — а может быть, и раньше — поползете по той самой лощине. Здесь её нет, но ты же помнишь, в стереотрубу её видел и вчера ночью к ней подползал.
— Отлично помню, — подтвердил Ромашкин.
— Когда саперы будут резать проволоку, вы лежите и наблюдаете. Лузгин, — позвал Казаков, — какой сигнал подашь, когда проход будет готов?
— Рукой махну.
— А если не увидят?
— Ну, подползу поближе и махну.
— Ползать опасно, там каждое лишнее движение могут обнаружить, и все труды к черту! Лучше не ползай. А ты, — Казаков обратился к Ромашкину, — и вся группа захвата должны наблюдать за Лузгиным внимательно. Надо обязательно увидеть, когда он махнет.
— Увидим.
— Ну, хорошо. Теперь прорепетируем несколько вариантов отхода. Первый — если будут преследовать; второй — без погони; третий — с убитыми и ранеными. — Казаков пристально поглядел в глаза Ромашкину и впервые строго сказал: — Запомни, лейтенант, в разведке закон — раненых и убитых не оставлять ни в коем случае! Убитому, конечно, все равно, где лежать. Но если бросишь убитого, в другой раз живые с тобой пойдут опасливо. Каждый вправе подумать: а не был ли тот, оставленный, раненым? И не случится ли с кем-нибудь на новом задании то же самое? Так что усвой раз и навсегда нерушимый закон: сколько разведчиков ушло на задание, столько должно и вернуться. Кто живой, кто мертвый, дома разберетесь…
Тренировались долго. Ромашкин взмок, бегая и ползая по глубокому снегу. Взмокли и остальные. Василий смотрел на разведчиков и думал: «Наверное, проклинают меня. Мучаются-то они из-за моей неопытности. Самим им все до тонкостей давно известно». Но когда занятия кончились, Казаков, тоже потный — пар валил от него, чубчик прилип ко лбу, — сказал назидательно:
— Вот так, дружище, надо репетировать каждое задание. Все отрабатывай здесь. Там, — он махнул в сторону противника, — ни говорить, ни командовать нельзя. Там должно все проходить как по нотам. Понял?
— Уяснил.
— Ну и молодец. А этих двоих — Коноплева и Рогатина — мы с тобой таскали повсюду для чего? Для охраны или для компании? Нет, конечно. Они теперь все наши замыслы знают. А зачем это?
— Лучше помогут.
— Ты просто талант! — похвалил Казаков и добавил: — Мы живем на войне. И тебя, и меня в любой момент, даже при подготовке, могли ухлопать. А в разведке перерыва быть не должно. Меня убили — ты пойдешь, тебя убили — они поведут группу.
Ромашкин успел заметить, что, если даже отвечает Казакову невпопад, тот все равно говорит ему: «Правильно». И тут же сам, будто повторяя его слова, высказывает совсем иное—то, что следовало бы ответить на вопрос. «Добрый и тактичный командир, не зря его разведчики любят», — думал Василий.
— Ну что ж, братцы, пошли обедать, — распорядился Казаков.
Такие распоряжения всегда выполняются моментально. Разведчики двинулись по старому следу один за другим.
Иван Петрович склонился к Василию, тихо спросил:
— Видишь, как они идут?
— Колонной по одному.
— Точно. По уставу это называется так. Но ты запомни, лейтенант, в уставе разных строев много, а разведчики ходят только так: след в след, даже по своей земле. Жизнь к этому приучила. И ты ходи обязательно след в след. На мины нарветесь — одного потеряете. Благополучно пройдете по снегу, по траве, по пашне — один след оставите, будто один человек прошел. Это тоже очень важно в тылу врага…
* * *
До выхода на задание остались считанные часы. Разведчики поели и теперь могут отдохнуть. Однако не все спешат на нары. Большинство из отобранных Казаковым в ночной поиск продолжают приготовления к нему. Каждый сейчас, наверное, волнуется, но внешне это незаметно. Все спокойны и даже веселы.
Иван Рогатин обматывает чистым бинтом автомат, чтобы не выделялось оружие на белом снегу. Здоровый, плечистый, неразговорчивый, он делает это не торопясь, солидно.
Саша Пролеткин рядом с Иваном кажется мальчиком. Движения у него быстрые, сам он юркий. Мурлыкая песенку, Саша тоже меняет бинт на автомате и, как всегда, задирает Рогатина:
— Скажи, Иван, почему у тебя такая фамилия?
Все затихают, прислушиваются, знают: Сашка что-нибудь отчудит.
Иван отвечает не сразу, продолжая аккуратно прилаживать бинт, между делом бросает:
— Какая такая?
— Ну, не совсем обычная — Рогатин. Ты что, из рогатки стрелял?
Иван качает укоризненно головой.
— Фамилию разве по мне дали? Полагаю, что мои деды ходили на медведя с рогатиной.
— А ты ходил?
— Я с ружьем ходил. Теперь можно и без рогатины.
— Значит, ты охотник?
— Вовсе и не значит. Я хлебороб. Хлеб растил, тебя кормил. А охота — для души. Она как бы отдых.
— И все же ты охотник.
— Пусть так, — соглашается Иван.
— А скажи, Рогатин, жирафа ты ел?
— Жирафы в наших краях не водятся. Они в Африке.
— А я вот ел жирафа, — спокойно заявляет Саша.
— Как же ты в Африку попал?
— Зачем в Африку? Когда Киев наши войска оставляли, там зверинец разбежался. Вот мы с дружком и попробовали жирафятинки. Хотели ещё бегемота попробовать, но я жирное мясо не люблю.
— Уж молчал бы, — осуждающе говорил Рогатин.
— А что?
— Под суд тебя надо за такие дела, вот что! Редких животных истреблял.
— Какой ты быстрый! — юлит Саша перед Иваном. — А ты бы не истреблял?
— Я — нет.
— Вот, значит, тебя и надо под суд! Приказ ведь был, отступая, ничего не оставлять фашистам — либо эвакуируй, либо уничтожай! А жирафа как эвакуируешь? Он ни в какой вагон не помещается. И на платформу его не заведешь: будет цеплять за семафоры. Ты у жирафа шею видал? Она, брат, поздоровее твоей!
Разведчики дружно смеялись: «Ну и Саша! Прищучил-таки Рогатина!»
На короткое время все смолкают: тема исчерпана. Но молчать в такой час не принято. Перед самым выходом на задание всегда полезно несколько отвлечься: ни к чему загодя переживать предстоящие трудности и опасности. Молчаливый Рогатин знает это не хуже других и потому сам возобновляет разговор, явно рассчитанный на всеобщее внимание:
— Да, братцы мои, разные в жизни бывают истории. Вот у меня, к примеру, такое произошло, что вы, пожалуй, и не поверите. Отслужил я срочную в тридцать восьмом году, еду домой. Все чин-чинарем — в купейном вагоне, телеграмму мамане послал: скоро, мол, буду. Вышел из поезда на полустанке Булаево, оттуда до нашей деревни рукой подать — километров сто. В Сибири сто километров не расстояние. Сначала подвез меня на тарантасе лесник, потом на двуколке ветеринарный фельдшер. Около Павлиновки он в сторону свернул, ну а мне пришло время заночевать. Иду вдоль деревни с новым чемоданчиком, сапоги скрипят, на груди «ГТО» и «Ворошиловский стрелок». Бабы на меня зырк-зырк.
