Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
И вот я уже собираю вещи и готовлюсь к этапу. Я знал, что во Владимирской области есть две колонии общего режима. Одна, закрепленная за неоднократно осужденными, или второходами, находится на окраине славного города Владимира. А другая, предназначенная для впервые осужденных, мирно расположилась в городе Покров, между болотом и фабрикой по производству шоколада «Alpen Gold». Господа тюремщики не торопятся соблюдать писанный для них закон, и меня депортируют в колонию общего режима в город Владимир, в ФБУ ИК-5. Я полон самых радужных планов.
«Общий режим, расслабуха», – мечтательно думаю я, радостно собирая баулы. Памятуя об опыте прошлых лет, я набираю два баула. От остального, немалого количества вещей, я избавляюсь, оставив богатое наследство Артуру и Роме. Мысль о том, что я покидаю Мелехово, радостно бьется в моей голове, а моя душа поет от счастья… В последний раз с баулами в руках я шагаю по исхоженной мною аллее в сторону ШИЗО, где меня ждет последний в этой колонии шмон. На мой вопрос «Что искать будете?» сержант-контролер не отвечает, а только нехотя бегло просматривает мои вещи. Каши, сухофрукты, орехи, книги, документы, одежда, туалетные принадлежности, спортивный костюм и кроссовки – этот нехитрый скарб полностью заполняет два баула.
После обыска я попадаю на сборку, где ждет своей участи зэк из шестнадцатого отряда – его везут на больничку. Мы абсолютно разные люди, но единодушно сходимся в одном – в отношении к администрации учреждения. Он счастлив, что его хоть на некоторое время увозят из Мелехово, а я счастлив потому, что навсегда покидаю это место. Я смеюсь от радости. Смеяться мне остается недолго… Подъезжает пустой автозак, и нас передают под роспись конвою. Мы вдвоем с относительным комфортом размещаемся в большом отсеке. Дорога до железнодорожного вокзала Коврова не отличается плавностью и, к счастью, занимает немного времени – около часа. Я слышу звуки вокзала и чувствую его запах. Автозак заезжает на пустынный перрон. Нас перегружают в пустой столыпинский вагон, где мы занимаем отдельное купе.
«Практически СВ», – думаю я и тут же слышу голос конвойного: «Вещи к досмотру!»
Опять шмон. Наш поезд от Коврова до Владимира идет около часа, в течение которого и длится обыск. Конвойный не успевает до конца просмотреть мой багаж – поезд прибывает к месту назначения. Железнодорожный вокзал Владимира приветствует нас шумом пригородных электричек и проходящих поездов. Я с наслаждением вдыхаю запах вокзала, поездов дальнего следования, с которыми у меня связаны приятные детские воспоминания. На пустынной платформе нас уже ожидает привычный автозак и неприветливый конвой. Остервенелый лай срывающихся с цепи собак и охранники с автоматами в руках возвращают меня в реальность – это не загородная поездка на каникулы…
Видавший виды автозак, со скрипом переваливаясь, ползет по неведомой мне дороге, делая многочисленные остановки на светофорах. Первая большая остановка – больничка, Моторное. Мы заезжаем на ее территорию, и мой попутчик, попрощавшись, покидает меня. Я слышал много жутких историй об этом месте, о трупах осужденных, сваленных под лестницей, о хирургических операциях, не соответствующих диагнозу… Осужденные склонны к преувеличению, но в данном случае, столкнувшись с тюремной медициной в колонии, я не сомневаюсь в правдивости услышанных историй.
Следующая остановка – моя. ФБУ ИК-5 общего режима УФСИН Владимирской области.
Глава 45
Общий режим
Слышится скрежет открываемых металлических ворот – мы въезжаем на территорию колонии.
Я живо выпрыгиваю с баулами из автозака и слышу команду:
«На корточки, головной убор снять, руки за голову, лицом вниз».
Я ставлю баулы на землю и делаю то, что мне говорят.
«Что, на рынок приехал?» – слышу я незнакомый голос.
Я молчу.
«Фамилия, статья, срок, кто по жизни?» – боковым зрением я вижу людей в камуфляже, по-хозяйски прогуливающихся вокруг меня с дубинками в руках.
Я представляюсь, называю статью и срок. У меня редкая для этих мест статья и большой для общего режима срок – восемь с половиной лет. Держа в руках мое необъятное личное дело, неизвестный любопытствует:
«А что это за статья – 160?»
«Хищение», – неохотно отвечаю я.
«Наверное, много похитил, раз дело такое большое», – развивает свою мысль надзиратель.
Не склонный к каким-либо дискуссиям, я неопределенно отвечаю:
«Наверное…»
«Так кто ты по жизни?» – потрясая дубиной, настойчиво продолжает интересоваться надзиратель.
Я знаю, что стоит сказать что-нибудь не то (например, что ты порядочный арестант), как на тебя обрушится град ударов. Если тюремщики переусердствуют, то составят акт о том, что я упал с лестницы или сам напал на них, а они оборонялись, и десяток прикормленных сук с радостью подтвердят и подпишутся под каждым их словом.
«Мужик», – отвечаю я, что соответствует действительности в моей тюремной жизни.
Ответ его устраивает, и меня заводят в помещение для обыска и приема этапов. Большая комната выложена кафельной плиткой. До меня привезли несколько осужденных, и я вижу здоровых голых мужиков, стоящих на растяжке – вплотную лицом к стене, с поднятыми руками. Ладони вывернуты наружу, а ноги широко расставлены. Стоять в такой позе неудобно, хочется сдвинуть ноги. Я вижу человека в гражданской одежде с резиновой дубинкой в руках, который тщательно следит за тем, чтобы осужденные испытывали неудобства. Он щедро осыпает их ударами. Никита Крашанов – завхоз карантина, в прошлом бывший блатной, смотрящий за одной из колоний общего режима Калужской области. Ему здесь хорошо, и он, наверное, не чувствует себя зэком. Несколько сотрудников с погонами на плечах увлеченно роются в вещах осужденных. Содержимое баулов вытряхивается на парты, падает на пол и разлетается в разные стороны. Я не миную участи остальных и подробно изучаю кафельную плитку на стене. Широко раздвинув ноги и вскинув руки в стороны вверх ладонями наружу, я пытаюсь вслушаться в происходящее. Слышу треск баула и грохот высыпаемых вещей. Надзиратели особо не церемонятся с моим багажом.
«Да он дневники ведет!» – слышу я чей-то возмущенный голос за спиной. Они нашли тетрадь с моими записями, которую я не увижу больше никогда. В любых записях они видят угрозу своей личной безопасности и благополучию. Очевидно, ими движет подспудное опасение: а вдруг кто-нибудь узнает обо всех творимых ими пакостях и подлостях?
Обыск превращается в банальное воровство. Тюремщики не гнушаются ничем. У меня пропадает несколько шариковых ручек, витамины, майки, сигареты, крем для рук. Официально у меня изымается только спортивный костюм и кроссовки. Местные самодуры приравнивают полученную в посылке в Мелехово спортивную одежду к запрещенным предметам. Я с ужасом взираю на разбросанные и перевернутые вещи, перепутанные документы, любовно и аккуратно сложенные мной перед этапом. Кое-как я складываю свои вещи в баул и следую за завхозом карантина.
За дверью – баня, которую и душем-то назвать нельзя. Несколько кранов с горячей и холодной водой, пластмассовые тазики, которых не на всех хватает… Пользуясь случаем, я развожу в тазике теплую воду и обливаюсь. После чего вытираюсь полотенцем, одеваюсь и в сопровождении полузэка-полумилиционера Крашанова иду в помещение карантина. Прибывшие до меня осужденные уже там. Холл со стендами, небольшое спальное помещение человек на двадцать и комната для приема пищи – вот наш ареал обитания на ближайшую неделю. Я с облегчением узнаю, что осужденных держат здесь не больше недели, после чего распределяют по отрядам. Меня ждет еще один шмон, который с пристрастием, лучше всякого милиционера, проводит дневальный карантина, осужденный Мухин. Достойный сын уволенного сотрудника ГАИ, конченый наркоман, попавший в колонию за кражу. Он окажется честнее людей при погонах – на этот раз у меня ничего не пропадает, а только выпрашивается тюбик зубной пасты… Время убивается зарядкой, ежедневной маршировкой, постоянной уборкой и без того уже вылизанного помещения, заучиванием правил внутреннего распорядка и тупым сидением в комнате для приема пищи.
Опытный зэк, я припас мало кому интересную здесь биографию Пастернака, написанную любимым мной Дмитрием Быковым. Книга меня спасает. Открывая и перелистывая страницы, я мгновенно переношусь в то время и ощущаю себя частичкой описываемых событий. Но реальность возвращает меня назад, в помещение карантина. Нас десять человек. Один из прибывших в этот день, Михаил Марьин, переметнулся в дневальные карантина. Сын подполковника КГБ, бизнесмен средней руки, владелец автобазы во Владимире, он осужден за соучастие в хищении имущества. По его словам, его подставил заместитель, хранивший на территории его автобазы краденые автомобили. Скорее всего, осужденный за дело, он был уверен в моей виновности. Миша сделает в колонии головокружительную карьеру. Хорошо зарекомендовав себя в карантине, он вскоре станет старшим дневальным первого отряда, то есть завхозом столовой, заменив прежнего, который освободится по УДО. Как-то он, чуть ли не плача, пожалуется мне на свою судьбу:
