Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
— А если они не хотят платить?
— Они не смогут быть уверенными.
— Очень хорошо. Я скажу вам, что ничего не опасаюсь и, соответственно, чувствую себя уверенно, и даже весьма уверенно, без того, чтобы иметь потребность платить.
— Я знаю, однако, вы простите меня, что у вас есть проблемы с венецианским государством.
— Вы ошибаетесь, друг мой.
— Ох, что до этого, я не ошибаюсь.
— Смотрите, если вы найдете кого-то, кто захотел бы держать пари на две сотни цехинов на то, что мне нечего опасаться от Венеции, я их выложу тотчас же.
Барджелло был озадачен, хозяин, который при этом присутствовал, сказал ему, что возможно он ошибается, и он ушел, весьма удивленный. Хозяин, с удовольствием прослушавший этот диалог, сказал мне, что, намереваясь провести в Лугано три или четыре месяца, я мог бы проявить любезность и представиться Капитану, или главному бейлифу, который здесь как губернатор и обладает всей властью. Это, как он мне сказал, швейцарский джентльмен, очень порядочный и любезный, у которого молодая жена, полная ума и красивая как день.
— Ах, что до этого, заверяю вас, что пойду туда завтра с утра.
На следующий день, ближе к полудню, я пошел туда, меня объявили, я вошел и увидел г-на де … с его очаровательной женой и мальчиком пяти-шести лет. Мы остановились, неподвижные, глядя друг на друга.
Глава VII
Мараззани наказан. Мой отъезд из Лугано. Турин. Месье ди Буа в Парме. Ливорно. Отбытие Орлова с эскадрой. Пиза. Стратико. Сиена. Маркиза Гижи. Мой отъезд из Сиены вместе с англичанкой.
Вот прекрасные моменты моей жизни! Эти счастливые встречи, непредвиденные, неожиданные, абсолютно случайные и оттого тем более дорогие! Г-н де Р. первый нарушил молчание и нежно меня обнял. Мы оба высказали сразу все извинения, которые сочли нужным высказать, как старые знакомые, потому что без этого мы бы не выразили свой долг, я — не узнав заранее его имени, он, полагая, что это другой итальянец может носить такое же имя, как я. Я должен был согласиться на импровизированный ужин в тот же день, это было ясно без разговоров, и благодаря этому все прежнее знакомство было возобновлено, и все, что нам нужно было сказать друг другу, было сказано. Его Республика дала ему это губернаторство, очень доходное; к сожалению, оно длилось только два года. Он был обрадован, как и я, что фортуна предоставила ему возможность быть мне полезным, и заверил меня, что я могу рассчитывать на все, что от него зависит. Я не мог желать ничего лучше. Он заверил меня, с проявлениями самой живой радости, что, находясь там, чтобы опубликовать в печати труд, автором которого я являюсь, я должен буду пробыть там три или четыре месяца, и был огорчен, когда я сказал ему, что смогу занимать место за его столом самое большее раз в неделю, потому что работа только наметилась, я был должен писать ночью то, что передаю на печать днем, когда буду целиком занят корректированием.
Мадам не могла прийти в себя от изумления. Девять лет назад я оставил ее в Солюре, прекрасную до такой степени, что никак не мог себе представить, что несколько лет смогут сделать ее еще прекрасней, а между тем, она стала красивее. Я сделал ей об этом комплимент, и она, казалось, знала, что я ее не обманываю; она показала мне своего единственного отпрыска, матерью которого стала через четыре года после моего отъезда. Она его превозносила более чем свет своих очей, и похоже было, что она сделает из него избалованное дитя. Мне говорили однако, что это самое дитя стало сегодня весьма очаровательной персоной. М-м де Р. проинформировала меня за четверть часа обо всем, что случилось в Солюре после моего отъезда, из того, что могло меня интересовать. Главным было, что Лебель переселился в Безансон вместе со своей женой, где они живут, как она полагает, очень неплохо. Что же касается того, что случилось со мной за эти девять лет, м-м де Р. увидела в общих чертах, как я дал ей понять, что описания этого будет достаточно, чтобы развлекаться в течение многих дней, что я буду жить в Лугано. Правдивых слов, что сказала мне эта обаятельная женщина, что во мне уже не проглядывает обаяния молодости, которое было во мне в Солюре, было достаточно, чтобы мне отказаться от проекта возобновить, быть может, с ней амурные отношения. Тем лучше, говорил я себе, возвращаясь в свою гостиницу, я стану ей другом и удостоюсь дружбы г-на де Р. Работа, что я хотел представить публике, не допускала ни малейшего отвлечения, и любовная историйка потребовала бы от меня лучшей части моего времени. Я начал работать на следующий день, прервавшись только на час для визита к г-ну Р. Послезавтра я уже имел первый лист, который выправил, и был вполне доволен результатом. Я провел в моей комнате весь первый месяц, выходя только в праздники, чтобы сходить к мессе, пообедать у м-м де Р. и прогуляться с ней и ее малышом. Работая по четырнадцать часов в день, печатник в конце месяца представил мне первый том, в то время как у меня уже была готова рукопись второго. Месяц спустя я окончил весь труд, разделенный на три тома, которые печатник переплел мне в конце октября. Я продал менее чем за год все мое издание.
Моей целью при напечатании этого труда было заслужить благодарность государственных Инквизиторов Венеции. Проехав всю Европу, я испытывал желание вернуться на родину до такой степени, что, казалось, не мог больше жить вдали от нее. Амелот де ла Хусайе написал свою Историю правительства Венеции, будучи явным врагом венецианцев; его История была сатирой, которая содержала верные замечания, перемежающиеся клеветой. В течение семидесяти лет, что работа Амелота находилась на руках всего читающего мира, никто не сделал попытки ее опровергнуть. Венецианец, который захотел бы выявить выдумки этого писателя, опубликовав их в печати, живущий в Венеции, не получил бы разрешения правительства, которое, как правило, не терпит, чтобы о нем рассуждали, ни в похвалу, ни в осуждение. Ни один писатель до сих пор, не ожидая ничего, кроме осуждения, вместо вознаграждения, которого заслуживал бы, не осмеливался опровергать этого сатирического историка. Я решился предпринять этот труд. Соображения, которые я мог иметь против правительства, которое осуществляло власть, деспотически меня угнетавшую, мне представлялись свободными от подозрения в пристрастности, и я был уверен, что очевидность, с какой я показываю всей Европе ложь и просчеты Амелота, давала мне уверенность в вознаграждении, которое я получу, и которое состояло всего лишь в акте справедливости, что мне представлялось неизбежным. Разрешение вернуться на родину довлело надо мной в течение четырнадцати лет, которые деспотическая власть заставляла меня держаться вдали от нее. Я полагал, что Государственные Инквизиторы должны осознать эту возможность исправить их несправедливость под маской милости, которую я заслужу своим патриотизмом. Читатель увидит, что я угадал; но мне пришлось ждать еще пять лет. Г-н де Брагаден был мертв, у меня осталось в Венеции только два друга, в лице господ Дандоло и Барбаро. Это они обеспечили мне тайно в самой Венеции пятьдесят подписчиков. Во все время моего пребывания в Лугано единственный дом, который я посещал, был г-на де Р. Я несколько раз видел аббата Рива, умного и ученого, которому я был рекомендован знаменитым г-ном Анжело Кверини, его родственником. Этот аббат пользовался настолько большим уважением среди своих соотечественников, что выбирался арбитром почти во всех разногласиях, возникавших между ними, и заставлял их договариваться. Пособники кляузников его не выносили и рассматривали как своего главного врага. Их ненависть способствовала его славе. Его племянник, граф Жан-Батист, друг муз, а также Бахуса и Венеры, был моим единственным другом, хотя я и не мог удержать его руку от стакана. Он предоставлял мне всех юных девушек, которых инициировал, и они любили его больше, хотя я давал им денег. С ним и двумя сестрами, очень красивыми, я совершил путешествие на острова Боромео на Лаго Маджоре.
