Борис Бурда - Великие романы
А вот окончание их романа, пожалуй, расстроило бы Паустовского. Он был писателем необыкновенно романтичным, первый его роман так и назывался – «Романтики». И сейчас я намеренно постарался вспомнить – а где в прозе Паустовского рассказ о ссорах супругов или, боже упаси, супружеской измене? Не вспомнил ничего, ему это было явно не близко и, наверное, даже неприятно. Восточные нравы позволяют мужчинам очень многое, и не королевское это дело стеснять себя супружеской верностью. Почтение к королевскому дому в Таиланде настолько велико, что и сейчас наступить на случайно упавшую банкноту там считается уголовным преступлением – ведь на ней портрет короля! Так что запретов для члена королевского дома в этой стране не так уж много. Вот и Катин супруг увлекся некой придворной дамой. А Катя была киевской, а не бангкокской барышней – она не простила и не согласилась с этим мириться. Она потребовала развода. Влюбленный принц быстро охладел к новой любви, умолял ее остаться – ничего не помогло. Член царствующего дома не смог уговорить киевскую девочку Катю, чтоб она его простила. Она покинула королевство, увозя с собой сына. Отец, сам получивший западное образование, согласился, что и сыну европейские знания не повредят. Видел я и другие сведения – о том, что сын Кати и Чакрабонга остался в родной стране, стал генералом и известным путешественником. Но что-то не похоже – слишком много доказательств того, что его жизненный путь был иным. Это не значит, что альтернативная версия высосана из пальца – генералом Чула мог быть просто по праву рождения, а путешествий в его жизни действительно хватало. Хуже другое – в 1920 году принц Чакрабонг заболел какой-то тропической болезнью и покинул этот мир. Так что на самом деле не он пережил брата, а брат его.
В Европе Катя познакомилась с американцем Гарри Стоуном и стала его женой. Ее сын Чула полюбил своего отчима и стал почтительно называть его Хин, «хин» по-тайски значит камень, как и «стоун» по-английски. Он учился в Англии, а Катя с новым супругом поселилась в Париже – Америка ей не понравилась и, кроме того, в Париже жила вдова ее брата с детьми – к родне всегда лучше дер жаться поближе, да и в Лондон к сыну ездить недалеко. Чула вполне прижился в Англии, женился на англичанке и сам стал настоящим англичанином. Правда, тут его и постигла некоторая дополнительная проблема – Таиланд ко Второй мировой войне попал под влияние Японии, стал практически ее марионеточным государством и объявил Анг317 лии войну. Чула всем сердцем, душой и привычками был англичанином, а формально – подданным враждебного государства. Что с ним делать, решали довольно долго, но в конце концов вняли его аргументам и отправили по его же просьбе служить в английскую армию – правда, в береговую охрану, которая неприятеля и не видела, мало ли что? На время войны Катя все-таки перебралась на родину мужа, а когда он умер и кончилась война, вернулась во Францию. Она умерла в Париже в семьдесят два года и похоронена на знаменитом русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Все кончилось гораздо лучше, чем у Паустовского, – только бы этому радоваться… Но у Паустовского все равно красивее и трогательнее. Пусть я знаю, что в жизни все было не совсем так, когда я думаю о Кате Десницкой, перед моими глазами предстает не реальный Таиланд, а киевский каток. «Приходил военный оркестр. Зажигались разноцветные лампочки. Гимназистки в шубках катались по кругу, раскачиваясь и пряча руки в маленькие муфты. Гимназисты ездили задом наперед или «пистолетом» – присев на одну ногу и далеко выставив другую. Это считалось высшим шиком. Я им завидовал. Домой я возвращался раскрасневшийся и усталый… Мой старший брат Боря, ученик реального училища и знаток математики, ухаживал за Катюшей. Он танцевал с ней на коньках вальс. Даже капельмейстер военного оркестра рыжий чех Коваржик поворачивался лицом к катку, чтобы видеть этот танец. На красном лице капельмейстера (мы называли его «капельдудкиным») бродила сладкая улыбка». И только так…
У вас растут дети. Хотите вы или не хотите – вы пытаетесь планировать их судьбу. Направляете, советуете, устраиваете в вуз, пытаетесь повлиять на их чувства, одобряя или не одобряя, иногда вне всяких рамок приличия, их избранников или избранниц… Господи, какое это безумие, а главное – какая бессмыслица! Есть ли в нашем бесконтрольном и безбашенном мире хоть что-то невозможное? О какой поразительной и немыслимой карьере вы твердо и с уверенностью думаете: «Ну, это не для моего ребенка»? Оставьте, просто смешно – какое у всех нас право после Кати Десницкой надеяться, что мы можем хоть что-то предвидеть? Лучше спокойно ждите, ничему не удивляйтесь и не думайте, что неожиданность может быть только неприятной – возможно, в вашей детской сейчас ломает игрушки или гладит кошку будущий король или королева. Они вас не спросят… Более того, неслухам чаще достается невероятное любовное приглючение, чем гладеньким и прилизанным. Но об этом – следующий рассказ.
СОФИЯ-ФРЕДЕРИКА-ШАРЛОТТА ФОН АНГАЛЬТ-ЦЕРБСТ И ГРИГОРИЙ ПОТЕМКИН Като и Грыць
О романах великих людей мы наслышаны – любовные отношения вообще одна из интереснейших тем. А если дело еще и касается тех, чьи портреты мы видим в учебниках, а статуи на площадях наших городов, наше любопытство становится непреодолимо сильным, и всегда находится масса желающих это любопытство удовлетворить (собственно говоря, а я что делаю?). При этом общественное мнение, как ему свойственно не только в этом случае, обычно видит не то, что есть, а то, что ему хочется видеть. Лучше об этом не задумываться – как только присмотришься к тому, что же хочет видеть общественное мнение, понимаешь, что это за штука наше общество, и очень тянет поискать другой глобус. Меня чрезвычайно смущают обвинения в адрес папарацци, которые своей камерой публичным людям разве что в гайморову полость не лезут, – слишком много народа их клеймит, причем пламенней, чем советские писатели троцкистов. Я совершенно не уверен, что в свободное от клеймления время они не читают желтую прессу с этими самыми снимками, оплачивая труды ненавистных им папарацци. Да и звездунчики наши совершенно зря машут крыльями: во-первых, это их реклама, причем чрезвычайно действенная, а во-вторых, это затруднение идет в одном пакете со славой и аплодисментами: откажешься от одного – куда-то девается и другое. И обиднее всего за великих людей, давно покинувших этот мир, – терминатор всея Калифорнии Арнольд Шварценеггер хоть может догнать такого юнкора и навешать ему по чавке, а вот, скажем, Григорий Александрович Потемкин такой возможности лишен уже больше двухсот лет. Это нечестно и ничему не учит или, что еще обиднее, учит не тому, что надо было бы.
