Николай Непомнящий - Брем
Укрывшись от них, мы еще раз с удовольствием напились чаю, весело побеседовали, прошлись по бутылочкам, закусили и решили ехать домой.
Последний дупельПроходя все вместе к подготовленной лодке и уже садясь в нее, мы вдруг совершенно неожиданно заметили дупеля, сорвавшегося из-под самых ног пробирающегося на свое место Федота Спиридоновича. Эта долгоносая каналья все время таилась около нашего привала и, вероятно, выслушивала занимательные рассказы красноречивого натуралиста. Дупель, отлетев несколько сажен вбок, тут же спустился в траву неподалеку от нас.
Брему тотчас подали ружье, он вылез из лодки, пошел по направлению полета зигзагами, скоро поднял его из травы, выдержал и на глазах всех мастерски срезал, так что дупелишка упал, как подкошенная былинка, на берег громадной Оби. Он был последним, 26-м, трофеем охоты Брема, а по общему счету всей добычи, 72-м дупелем, попавшим в нашу лодку.
Для такого времени летнего сезона, как половина июня, этого было весьма достаточно, тем более если учесть, что двое из нашей компании совсем почти не стреляли; г. Сандзеру дал одного дупеля Турчанович, чтоб нашему любезному переводчику не зазорно было ходить между охотниками и таскать на плече ружье только ради приличия. Этот несчастный дупель болтался в единственном числе у аптекаря на самом видном месте, вызывая Брема на очень меткие остроты.
Это возможно только в СибириЧто касается натралиста и охотника лично, то он остался крайне доволен и упоминал, что ему в первый раз в жизни довелось убить в один день, да еще с такими промежутками, 26 дупелей. «Да, это возможно только в Сибири!» — говорил Брем и нисколько не удивлялся тому, что в прежнее время, когда дичи было несравненно больше, многие наши охотники убивали в день более ста дупелей, и это всем известные факты в нашей обширной и богатой дичью Палестине.
Весело выехав на большую воду и держа курс к Барнаулу, мы почти все время слушали нескончаемые повествования Брема. Тут он, между прочим, рассказал нам забавный эпизод из своих путешествий. Дело, видите, в том, что когда известный натуралист приехал на границу Испании, то его не пропускали и спрашивали о том, грамотный он или нет. Брем ответил просвещенной страже, что он мало-мало грамотен, и только тогда его пропустили внутрь страны.
Комичная проповедьНо вот весельчак Брем вынул из кармана белый платок, сложил его бантиком или, вернее сказать, пастырской манишкой, прилепил под шею на грудь, поверх дорожного пальто, принял позу пастора-проповедника и громко начал говорить речь как бы своим прихожанам. Вся суть его проповеди вертелась на буквах немецкой азбуки А, В, С, Д и т. д. — и только! Но надо было видеть, с каким умением, азартом, остроумием делал он это подражание и копировал знаменитостей. Проповедь выходила так натуральна, так естественно внушительна, что даже люди, не знающие ни полбуквы по-немецки, с благоговением слушали комичного проповедника, поднимали глаза к небу и восторгались, особенно когда увлекшийся Брем все более и более входил в пафос; наконец он встал на ноги, потрясающе произнес заключительные слова и в конце концов при слове «Амен» (Аминь), крепко ударил по плечу заливающегося смехом аптекаря, потом захохотал сам, уселся на место и, выдернув из-за борта пальто платок, закурил папиросу. Мы все громко аплодировали проповеднику; он сочувственно принял нашу овацию, как пастор, сложил на груди руки и комично благодарил увлекшихся слушателей.
Соревнование в стрельбеДалее зашла речь о ружьях. Брем крайне хвалил свою централку и стрелял далеко по воде. Действительно, все выстрелы из его «Аейе» заслуживали внимания, потому что дробь несло «бичом» на громадное расстояние, так что ни одно из наших с дула заряжающихся ружей не могло соперничать в этом соревновании.
Но вот мы подъехали по Балдинской протоке к заимке госпожи Порецкой и хотели вылезти на берег, где невдалеке ожидали нас экипажи. Оказалось, что лодка не могла подойти к пологому и грязному берегу. Пришлось соображать, что делать, всем мараться в грязи не хотелось. Выручил нас один из гребцов. Он сбросил с себя сапоги, панталоны и предложил перенести всех нас до крепкого берега на своей спине.
Романс на спине сибирякаБрем захохотал и сначала не соглашался; он говорил, что малорослому сибиряку не унести на себе его здоровенную фигуру, что носильщик завязнет под тяжестью и только вымарает его в грязи. Но крепкий сибиряк в свою очередь посмеялся над Бремом, сказав, что он унесет двух таких немцев, потому что они хоть и «вздушисты, да не хлебны».
Тогда Брем, балагуря, встал на сиденье лодки, затем уселся гребцу на «кукорки», как говорят сибиряки, комично попрощался с нами и, плавно «поехав» на человеке по грязи, запел известную строфу из немецкого романса — «Майн Либхен, вас вильст ду нох меер!»
Все хохотали и желали успеха при такой забавной переправе. Но вот наконец и мы благополучно очутились на берегу по тому же способу передвижения; Брем, встречая нас, смеялся до слез и говорил, что он объездил полсвета всевозможными способами, но на людях пришлось ему путешествовать только в Сибири, первый раз в жизни. Он братски потрепал по плечу переносчика, наговорил ему по-немецки всевозможных любезностей и пожелал большого здоровья.
Отправившись к лошадям пешком всей компанией, Брем запел немецкую песню, которую мы выучили во время путешествия на лодке. Несколько голосов подхватили веселый мотив, и окрестности заимки огласились таким бравурным аккордом, что хозяйка усадьбы выскочила со своими гостями на террасу и приветствовала нашу компанию.
Тут мы сели в экипажи, и Брем, в сопровождении двух товарищей, полетел на воронинском рысаке к Барнаулу, так что остальные на паре Федота едва держались за ним, мчась во весь мах.
Вспоминая это время, г. Сандзер и теперь со слезами на глазах говорит об этой поездке и симпатичной личности доктора Брема.
Через несколько дней после нашей охоты ученая экспедиция, покончив свои дела в Барнауле, простилась с нами и отправилась в дальнейшее путешествие к северу.
«Образец для современного человечества»Да, трудно забыть те дни, которые пришлось провести в сообществе с этим милейшим человеком. Брем сразу приковывал к себе всякого как своими познаниями, бывалостью в мире и на житейском поприще, так и своей неподдельной любезностью и дружеской простотой в обращении. Невольно, глядя на него, составлялось понятие, что вот человек, который может быть образцом для современного человечества; поэтому незаметно вкрадывалась точно какая-то зависть и несбыточное желание быть ему подобным.
