Карл Отто Конради - Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни
«Omnis legislatio ad Principem pertinet» («Вся законодательная власть исходит от князя») — гласит тезис 43. Тем самым принципиально оправдывается абсолютистское государство, в то время как такие мыслители, как Монтескье, Руссо и другие, задумывались о том, как мог бы быть ограничен произвол абсолютного монарха. То, что и князь чем-тосвязан, звучит, правда, в тезисе 46: благо государства является высшим законом. Толкование законов («legum interpretatio», тезис 44) — право одного лишь государя. Правда, все эти толкования государя должны быть обновлены при каждом государе или при приходе к власти нового (тезисы 51, 52). Судье же оставалось только применять законы («Judici sola applicatio legum ad casus competit», тезис 48). Как сильно колебался Гёте между консервативным пониманием права и идеями реформаторов — об этом говорят тезисы к проблемам уголовного права. Вопрос о допустимости пыток и о праве государства выносить смертный приговор вызывал горячие споры на протяжении всего века Просвещения. Тезис 53, однако, звучит однозначно: «Poenae capitales non abrogandae» («Смертные приговоры не должны быть отменены»). Это еще далеко до убеждений, скажем, Теодора Шторма (в его «Культурно — исторических этюдах»), который считал, что потомки будут пытаться найти ответ на непостижимое для них: «Каким образом государство могло навязывать в качестве служебного долга одному человеку убийство другого; ибо не только с точки зрения преступника, но и с точки зрения палача в наше время смертный приговор нравственно невозможен». Уже Беккариа в 1764 году («Dei delitti e delle pene»)[48] отрицал за государством право выносить смертный приговор. Гёте до этого не дошел. В тезисе 55 он говорит о «effectu crudelissima» (о в высшей степени страшном воздействии); этим, правда, косвенно подвергались критике пытки. Там, где шла речь о наказании за детоубийство, вопрос в тезисе 55 оставался открытым, как будто Гёте еще не мог решить его, хотя вопрос этот волновал людей в ту пору и часто становился темой драматических произведений писателей «Бури и натиска». «Должна ли женщина, убивающая только что родившегося ребенка, наказываться смертью — этот вопрос является среди докторов спорным». Еще не была казнена детоубийца в январе 1772 года во Франкфурте; еще не была создана трагедия о Гретхен.
Тот, кто видит в Гёте прежде всего «короля поэтов», пройдет мимо этих бумаг с его юридическими штудиями. Тот же, кто считает его позднейшую государственную службу, его политическую деятельность, его общественное служение не чем-то более или менее случайным, а сознательным жизненным делом, для того — независимо от собственной позиции Гёте в этих тезисах — достаточно показательно и поучительно, что ряд «Positiones» были посвящены актуальным и кардинальным проблемам всеобщего права и права уголовного. В любом случае не подлежит сомнению, что Гёте отнюдь не был неподготовленным, когда он решился в конце 1775 года в маленьком государстве Саксен-Веймар-Эйзенах взять на себя ответственные государственные дела и войти в детали административного управления.
Интереснее, чем эти тезисы, конечно, представленная Гёте диссертация. В ней развиваются мысли, которые не соответствовали господствовавшим взглядам и не могли быть терпимы даже (или именно) в студенческой работе. Но мы не можем познакомиться с этой диссертацией: она пропала. Правда, существуют свидетельства, позволяющие догадаться о взрывчатом характере рассуждений автора. Студент Иоганн Ульрих Метцгер (внесенный в списки студентов 11 января 1771 года) сообщает в письме от 7 августа 1771 года Фридриху Доминикусу Рингу о студенте по имени Гёте из Франкфурта-на-Майне, который в диссертации под заголовком «Jesus autor et judex sacrorum» («Иисус создатель и священный судья») среди прочего утверждает, «что Иисус Христос не был основоположником нашей религии, что какие-то другие ученые создали ее под его именем. Христианская религия не что иное, как здравая политика, и т. д. Однако тут были настолько добры, что запретили печатать его образцовое произведение…» (подлинник письма по-французски. — С. Г.). Профессор Элиас Штёбер приводит другой заголовок диссертации — «De Legislatoribus» («О законодателях») — в письме к Ф. Д. Рингу от 4–5 июля 1772 года. И его замечания говорят о том, какой шум наделали тогда эта работа и ее отклонение: господин Гёте играл в Страсбурге такую роль, «которая делала его не только подозрительным в качестве дерзкого недоучки и сумасбродного отрицателя религии, но и достаточно известным». У него «в котелке не хватает винтиков». Штёбер ссылается на сведения, полученные от прежнего декана факультета, что работа отклонена: «Ее бы не разрешила печатать никакая хорошая полиция». К. А. Бёттигер сообщает («Литературные дела и современники», Лейпциг, 1838): «Гёте стремился доказать в своей диссертации, что десять заповедей не являются на самом деле законами Израиля, а, согласно пятой книге Моисея, десять церемоний в действительности заменяют десять заповедей». Собственные слова Гёте в «Поэзии и правде» (кн. 11) не позволяют судить о том шуме, который был поднят вокруг него. Он «давно уже интересовался тем двойным конфликтом, в котором пребывает и всегда будет пребывать церковь как официально признанное служение богу. Ибо, с одной стороны, она находится в вечном споре с государством, выше которого хочет стать, а с другой — с частными лицами, которых хочет объединить вокруг себя… По молодости лет я и решил, что государство, законодатель, вправе устанавливать определенный культ, в соответствии с которым должно действовать и поучать духовенство, миряне же обязаны внешне и в местах общественных точно следовать этому культу, причем не следует допытываться, что каждый в отдельности думает, чувствует и полагает» (3, 398–399).
В русле подобных размышлений лежат и два маленьких сочинения, опубликованных весной 1773 года, тематика которых — лишь на первый взгляд — может удивить: «Письмо пастора в *** к новому пастору в ***» и «Два важных, до сих пор не обсуждавшихся библейских вопроса, впервые получивших основательный ответ у сельского пастора из Швабии».
В чем заключалась взрывная сила отклоненной диссертации, можно сказать с достаточной уверенностью. Всю свою аргументацию автор ее сосредоточил на том, чтобы обеспечить известную свободу личности в вопросах веры и ограничить притязания господствующей церкви с ее догматами. Для этой цели Гёте привлекает как теологические и церковно-исторические, так и церковно-правовые соображения. Так, он пытается доказать, что на скрижалях Моисея находились не десять заповедей, как утверждается в катехизисе, а лишь законы союза с богом, обязательные только для еврейского народа. Таким образом, теолого-христианское значение десяти заповедей было ограничено, а также и официальная церковная точка зрения, что каждое слово в Библии, как в Ветхом, так и в Новом завете, имеет всеобщее значение. Гёте же утверждает, что в обеих частях Библии содержатся как частные, так и универсальные истины. Об этом и идет речь в первом из «Двух библейских вопросов». Второй в некоторых своих частях недвусмысленно направлен против закрепления божественного духа в правилах и догмах; говорится о «наших теологических камералистах», которые вокруг всего, орошаемого духом, строят дамбы, проводят дороги и хотели бы устроить здесь гуляния. «Что значит говорить? Будучи исполненным духа, языком духа вещать тайны духа». Подобное наитие не может и не должно быть втиснуто в догмы и ограничено догмами.
