Виктор Кондратенко - Внимание: «Молния!»
Небо звенело моторами. Шесть истребителей патрулировали в воздухе, охраняя летное поле.
Манштейн пропустил посадку «кондора». Примчался Буссе и сказал.
— Я только что разговаривал с начальником генштаба. Цейтцлер вне себя. Он рвет и мечет. Геринг с Гиммлером добились у фюрера вашей отставки. Клейст тоже снят со своего поста. Группа армий «Юг» будет переименована в «Северную Украину».
— Я всегда старался сделать так, чтобы предотвратить худшее, — мрачнея, проронил Манштейн. А про себя подумал: «Теперь диктатор, уверовавший в силу своей воли и, несмотря на многие битвы, так и не овладевший основами действительного мастерства полководца, попытается свалить на меня всю вину за неблагоприятную обстановку на фронте».
— Господин фельдмаршал, командующий первой танковой армией не хочет прорываться на запад. Он предлагает отвести танковые дивизии на юг за Днестр. Как прикажете поступить?
— На юг? Нет, Буссе! Это самый легкий путь. Хубе решил ускользнуть за Днестр. А что потом? Его армию оттесняют в Карпаты. Гибель! Пусть он пробивается на запад севернее Днестра и соединится там с армией Рауса, — шагая к трапу, ответил Манштейн.
Вылет самолета задерживался из-за сигналов воздушной тревоги. В небе появлялись краснозвездные истребители. Вынужденная задержка бесила фельдмаршала, но он ничего не мог поделать, приходилось ждать.
Вечером он прилетел в Оберзальцберг. С аэродрома автомобиль помчал его в местечко Берхстесгаден, где на берегу Варфоломеева озера на бывшей королевской вилле находилась временная резиденция Гитлера.
«Мерседес» уже пожирал последние километры живописной горной дороги, когда, докурив сигару, хмурый Манштейн мельком взглянул на закат солнца в Альпах. Но даже удивительный по своей красоте вечер не порадовал фельдмаршала. Многочисленные глубокие трещины в колоссальном скалистом хребте напоминали сейчас прорванный фронт.
Во время полета в Оберзальцберг из головы не выходило положение под Шепетовкой. Он рассчитывал ответным ударом приостановить опасное развитие событий на левом крыле германского фронта. По его приказу с юга на горячий шепетовский участок шла первая танковая армия. Но... В районе Скала-Подольская она попала в окружение. Русская ловушка захлопнула крупные подвижные силы. К тому же был полностью окружен Тернополь, объявленный Гитлером неприступной крепостью, и в довершение удручал отход тринадцатого армейского корпуса на Броды, где виделась тень кризиса.
С тревожными мыслями Манштейн переступил порог виллы. Перед тем, как войти в знакомый ему большой зал, он остановился у зеркала, осмотрел себя с ног до головы и только тогда открыл массивную дверь. Войдя в зал, увешанный старинными картинами, он увидел Гитлера, окруженного личными секретарями, и, приветствуя его, торжественно выкинул вперед правую руку.
Гитлер встал с кресла, пошел навстречу с деланной улыбкой.
— Господин фельдмаршал фон Манштейн, я всегда с особой приятностью вспоминаю: вы были единственным, кто предсказал, что удар в Арденнах сокрушит Францию. — С той же деланной улыбкой пожал руку. — Я ценю усилия моего лучшего командира на Восточном фронте. — Он взял со стола изящную перламутровую коробочку, открыл ее — блеснули бриллиантовые мечи. — Позвольте вручить вам дополнительную награду к ордену рыцарский крест.
Манштейн не ожидал такого приема. Приняв бриллиантовые мечи, с благодарностью поклонился.
Гитлер, перестав улыбаться, внезапно сказал совершенно ледяным тоном:
— На Востоке прошло время больших маневренных операций, для которых вы, господин фельдмаршал, особенно подходили. Сейчас я не вижу там для вас задач.
Манштейн понимал: минутное благоволение главы рейха — дымовая завеса, необходимая уловка для официального коммюнике. Он слышит уже будущее сообщение берлинского радио: «Фельдмаршал фон Манштейн ушел в отставку. Он награжден бриллиантовыми мечами. Последняя беседа его с фюрером проходила в атмосфере взаимного доверия».
На коричневом мундире Гитлера ярко чернел железный крест. И Манштейн неожиданно подумал: «Вот то, что стоило жизни Курту фон Бредову. Генерал рейхсвера в точности знал: австрийский ефрейтор никогда не получал этой награды. Он совершил подлог».
А у Гитлера уже другой перелив голоса. Он, потрясая кулаками, кричит:
— Рушится фронт. Теперь важно просто упорно удерживать позиции. Я прикажу превратить на пути русских каждый город в крепость и защищать его до последнего гренадера. — Он внезапно успокоился и продолжал: — Я думаю поручить это Моделю.
Короткие поклоны, и аудиенция окончена. За дверью Манштейн увидел Моделя. Тот, никого не замечая (или делая вид, что не замечает), старательно прихорашивался у зеркала. Манштейн, не желая сейчас встретиться со своим сияющим преемником, стал спускаться по мраморной лестнице. «Снятие с поста — тяжелый удар, но это не падение в пропасть», — мелькнула у него мысль. На Днепре он еще верил в возможность ничейного исхода войны. В данный момент он видит ее проигранной. Он стал обдумывать свое положение. «Как ни странно, но переменчивость судьбы несет свои выгоды. Теперь можно смело выбросить из кармана ампулу с цианистым калием. Когда же выгодно будет, то и прикинуться опальным фельдмаршалом, пострадавшим за свое несогласие с решениями диктатора. Как только германская армия сложит оружие, это «несогласие» — раздуть любым способом. А если придется отвечать за геноцид в Крыму, за расстрелы в Николаеве и Херсоне, то можно будет сослаться на приказы Гитлера. О нет! К дьяволу все ссылки. Никаких приказов не читал и не подписывал. Не знаю... Не помню... Но все это в будущем, а пока надо думать о настоящем. После сдачи дел сейчас же перебраться на запад, поближе к французской границе, и там ждать прихода американцев или англичан». — Крепко задумавшись, Манштейн оступился на последней ступеньке, но дежурный эсэсовец сумел вовремя подхватить его под руку.
18
Ватутин часто просыпался среди ночи и долго лежал с открытыми глазами. Он думал о жене, о детях и все чаще с тревогой вспоминал о матери. Она совсем недавно потеряла на фронте двух сыновей. Его братья — сапер Афанасий и танкист Семен — скончались от тяжелых ран. А теперь и его ужалила разрывная пуля.
«Ночники» появлялись над Ровно, выли бомбы, били зенитки. И острая боль тоже не давала покоя. Казалось, будто болезнь превратила непослушную ногу в резиновую камеру и какая-то тайная, злая сила, словно насосом, накачивала ее.
После утреннего обхода врачей его обычно навещал командарм Пухов. Вот и сейчас он появился в палате, застегивая по-военному на все пуговицы белый халат.
