Павел Лосев - На берегу великой реки
Это вот понятнее. Без посторонней помощи разобраться можно. Воспеть свободу? На тронах поразить порок? Как смело! Не зря, видно, Иван Семенович взял с него слово – не показывать тетрадь никому.
А дальше и еще смелее:
Питомцы ветреной судьбы,
Тираны мира, трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!..
И вот они, такие знакомые слова, впервые услышанные от Александра Николаевича:
Увы! Куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы…
Не приведи бог, если бы эта тетрадь попалась на глаза отцу. Ух, что бы было! Изорвал бы он ее на мелкие клочья, разнес бы в пух и прах каждую страничку, растоптал бы своими тяжелыми сапогами…
Но ведь правда, правда – везде бичи. И в гимназии от них нет спасения!..
В прихожей раздались оживленные голоса. В комнату ввалились шумной оравой друзья-одноклассники, однокашники.
– Здорово, Никола! – до боли крепко сжал ему руку Мишка Златоустовский.
– Здравствуй, друже! – тепло приветствовал Андрей Глушицкий.
– Привет, привет герою! – тараторил Коська Щукин. – Как живется-можется?
Стеснительно, будто красная девица, подал руку лодочкой Васька Белогостицкий.
– Ты молодец! – плюхнулся на кушетку Мишка, без стеснения прижав Николая к стене. – Знаем, знаем: не выдал, на себя всю вину взял. Спасибо!
Николаю сделалось неловко, и он постарался перевести разговор на другую тему:
– Ну, как там, в классе?
– Сегодня Мартын злющий-презлющий явился, – начал рассказывать Коська, пристроившись вместе с Васькой на табуретке. – Васюху нашего, – он слегка толкнул Белогостицкого в бок, – под стол загнал. Битый час там сидел.
– Сиди, говорит, и не дыши! – простодушно добавил Васька.
– А Пьерке Нелидову всю физиономию мелом исчеркал – продолжал Коська. – Тот было оскорбился, дурак: «Вы не смеете так поступать, господин учитель!» Ах, не смею! Да и еще его, еще! Потом схватил за шиворот и за дверь вышвырнул. На глаза Иуде. Теперь жди, Нелидка, среды!
Все засмеялись, представив, как униженно заюлит перед Иудой племянник дядюшки-сенатора и тетушки-фрейлины.
– Это все ничего. Мне Горшочка с Горошком жаль, – вздохнул Коська, подпирая кулаком подбородок. – Когда только, бедняжки, отмаются? Заставил их нынче на одной ноге стоять. И рты, кричит, откройте! Так и стояли, почитай, весь урок.
– Не я – буду, если не подстерегу его где-нибудь в темном уголке, – сверкнул глазами Мишка и потряс своим внушительным кулаком. Потом, шмыгнув носом, спросил:
– Ты чем занимаешься?
– Читаю немножко, – ответил Николай.
– Брось! Айда в бильярдную! Три шара вперед даю. Ну?
– Что-то неохота.
– Тогда погуляем! А? Или знаешь что? На лодке покатаемся по Которосли. Ох, и денек, любо-дорого!
День и в самом деле разведрился. В комнату заглянуло ослепительное, по-настоящему летнее солнце. Светлые полосы лежали на цветистых половиках. За окном мелькнула тень бабочки, дрались у палисадника воробьи-разбойники.
– Ладно! Покатаемся! – согласился Николай.
Тут Мишка потер двумя пальцами под подбородком и негромко спросил:
– А как, братцы, в рассуждении выпить по «крючочку»?[18] Все согласные?
Николай отрицательно замотал головой. Но Коська обрадовался:
– Давай, давай!
– Мне все равно, как хотите, – ответил Андрей Глушицкий, – я ведь не любитель этих «крючочков»…
– Это, братцы, плохо, это не годится: кто в лес, кто по дрова. Ни два, ни полтора. Я ведь не для себя, для компании. Уж всем так всем, – убеждал Мишка.
Когда друзья вышли, Николай быстро вытащил тетрадь из-под подушки и на цыпочках пробрался мимо комнаты, где лежал Андрюша, в чулан. Там он запрятал опасные стихи в такое место, что ни в жизнь бы никто не нашел, если бы даже до основания перекопал валявшееся здесь старье.
На улице его поджидали только Глушицкий, Щукин и Васька.
– А Мишка где?
– Домой побежал. Сейчас придет. Наличных в кармане не оказалось. Обанкрутился! – хохотнул Коська.
Встретились с Мишкой в узком Проломном переулке. На руке у него висела плетенная из прутьев ивняка корзина, прикрытая сверху куском рогожи. Коська сразу заинтересовался:
– Что это у тебя?
Мишка приложил палец к губам:
– Чу! Молчок! Айда на базар!
– Чего мы там не видали? – заворчал Щукин. – То на лодке кататься, то на базар. Поди разберись!
– Эх, голова ты садовая! – почему-то вдруг рассердился Златоустовский. – Капитал приобретать надо? Надо! Вот они, денежки! Гляди!
Мишка приоткрыл краешек рогожи. В корзине лежали беспорядочно сваленные в одну груду пучки зеленого ростовского лука и сочной краснобокой редиски.
– Прямо с грядки! – похвалился Златоустовский. – Продавать будем!
– Продавать? – изумился Николай.
– А как же! Самый ходовой товар теперича. Другая-то овощь когда еще будет. Жди-пожди! – растолковывал Златоустовский с полным знанием дела, как настоящий заправский купец.
– Ну, нет! Шалишь! Я не буду торговать! – твердо сказал Коська, прихорашиваясь. Его поддержали и остальные.
– Ишь ты, подишь ты, королевичи какие! – рассердился Мишка. – Никто вас и не заставит торговать. Это уж моя забота.
Поставив корзину на землю, он вытащил из кармана помятый кумачовый платок, сложил его полоской и обвязал себе щеку, будто у него болели зубы.
На Мытном базаре – шум и гам. Терпко пахло конским навозом.
– Шекснинской стерлядки – пожалуйте! – кричал в рыбном ряду остроносый продавец с плутоватыми глазами. – Эх, сам бы ел, да деньги нужны!
– Баранинки, почтенные, не угодно ли? – стоя на возу, зазывал краснолицый мужичок с остриженными «под скобку» волосами.
– Грузди соленые, грибы сушеные!
– Клюковца, клюковца!
Пронзительно верещали глиняные свистульки. Пропитым тенорком ныл безногий нищий, выпрашивая подаяние. Беззлобно ругались две торговки – знать, не поделили что-то. И вдруг в этот пестрый человеческий гомон вплелся звучный задорный голос:
– А ну, налетай: луку, луку! Свежий редис имеем!
Это Мишка! Друзья животы поджали от смеха.
Длинная фигура Златоустовского появлялась то здесь, то там, Вот кто-то остановил его: лезет за пазуху, считает медяки. И снова горланил Мишка:
– Луку зеленого! Редиски спелой! Навались, у кого деньги завелись!
– Комедия! Ну, прямо театр! – толкал Николая в бок Коська Щукин.
Прошло минут десять-пятнадцать. Дела у Мишки, видимо, шли не блестяще. Голос его раздавался все реже и не так задорно и уверенно, как сначала. Ждать надоело, и Николай сказал Коське:
– Позови его. Хватит ему толкаться!
Но Мишка уже и сам разуверился в своем непрочном предприятии. Он за бесценок отдал весь свой товар вместе с корзинкой какому-то дошлому перекупщику. Физиономия его, освобожденная от платка, была нескрываемо кислой.
