Владимир Качан - Арт-пасьянс
Что-то похожее по стилю и вкусу было обнародовано в Интернете на одном из сайтов: «Утро романтически настроенных патриотов». Вероятно, можно при таком раскладе предположить и такое, например: «Вечер скептически настроенных диссидентов» или «День сентиментального бизнесмена».
* * *Респектабельный отель в Сочи «Рэдиссон Лазурная». В нем живет пара иностранцев, остальные – типичные персонажи из серии анекдотов про новых русских. (Следует отметить, что это наблюдение было сделано в первой половине 90-х годов прошлого века. Сейчас, может быть, все иначе.) Ах, этот бассейн, этот лифт, этот пляж, этот ресторан! И в ресторане, как принято на Западе, играет тихая, ненавязчивая музыка. Как правило, в таких заведениях класса люкс оркестра нет, играет либо фортепьяно, либо арфа. Чтобы все было тихо и нежно, чтобы не раздражать нервную систему, и без того расшатанную судорогами нашего бизнеса. А здесь деловые люди, у всех сотовые телефоны, и оркестр мешал бы разговаривать, вести дела. Ведь отдых отдыхом, но дела-то не стоят, они идут. Поэтому в этом ресторане – пианист. Он играет что-то французское, Леграна, кажется, Фрэнсиса Лэя, затем что-то из Нино Роты, Морриконе, чувствуется, что пианист очень хороший. И вдруг, явно по заказу «контингента» – «Мурку». Но не просто «Мурку», а вариации на тему – ажурно и деликатно: россыпь звуков, как горный ручей, как бы скрывает, ретуширует основную тему, но внимательный слух этот мотивчик вычленяет из «рапсодий» и угадывает. Или, даже лучше и точнее сказать, не рапсодию создает музыкант, а мазурку Шопена, чтобы эта «Мурка-мазурка» органично вплеталась в предыдущий репертуар. Красиво и необычно. Вот как если бы оркестр Спивакова исполнял такие вариации «Мурки», а он сам стоял бы в ватнике и дирижировал фомкой. Или наоборот, бандит, стоя в цилиндре и поправляя монокль, обращался бы к заложникам шестистопным ямбом.
* * *Вновь обратимся к «Лениниане» в Московском ТЮЗе. Один очень пожилой артист все в том же спектакле «Грозовой год» исполнял роль обыкновенного курьера, рабочего, который время от времени прибегал в кабинет Ильича с очередным известием. Тот спектакль шел зимой, в конце декабря, в так называемую «елочную кампанию». А для Бориса Ивановича (так звали этого артиста) эта самая «елочная кампания» была единственным временем, когда он мог заработать дополнительные (к небольшому театральному окладу) деньги. Группа артистов играла «елки» перед Новым годом во всех учреждениях, детских садах, школах, где проводился новогодний праздник. Специально писались сценарии, создавался новогодний спектакль, в котором, помимо Деда Мороза и Снегурочки, были и другие персонажи: волки, зайцы, кощеи, кикиморы, любая другая нечисть – в зависимости от фантазии авторов. Все равно в итоге добро побеждало зло и все с восторгом визжали: «Елочка, зажгись!» Иногда у артистов бывало по пять, а то и больше, «елок» в день. А Борис Иванович в одном из таких елочных шоу бессменно уже много лет подряд играл роль собаки. И в тот злополучный день он уже с утра свои пять – семь «собак» отыграл – и жутко устал. Он же все-таки был в почтенном возрасте, и здоровье у него было совсем скверное, некрепкое у него было здоровье. Борис Иванович жил в ожидании ухода на пенсию, а состояться это важное для него событие должно было уже через два месяца. И он очень надеялся прожить эти два месяца спокойно, без эксцессов, чтобы ничто не помешало получению вожделенной пенсии. Но…
Выход на сцену был прямо напротив актерской комнаты, где в ожидании своего эпизода сидели актеры, травили анекдоты и слушали по радиотрансляции, не подошло ли еще их время. Вот в этой-то комнате уставший Борис Иванович и прикорнул, задремал. И… прозевал свой выход, новое архиважное сообщение Ленину. На сцене пауза, которая затягивается все больше. Ильич за столом все пишет и пишет, а курьера все нет и нет. Все ищут Бориса Ивановича по всему театру – в гримерных, в буфете, туалете, – не догадываясь о том, что он тут, совсем рядом, в двух метрах от сцены. Наконец находят его, спящего, расталкивают, он встает, шальной, ничего не соображая, все на него шипят, фыркают и буквально выталкивают на сцену, прямо в кабинет Ленина. И тут Борис Иванович, совершенно потеряв ориентацию и имея уже сегодня за плечами семь своих елок, Ильича… облаял… Он влетел на сцену, остановился посередине и, глядя прямо на Ленина, громко сказал «гав-гав-гав!», чем сильно озадачил вождя мирового пролетариата. Но сам уже через секунду с наплывающим ужасом осознал, что натворил, и так и остался посреди сцены, закрыв лицо руками.
Бедный, бедный Борис Иванович! Что он пережил в эти секунды своего невольного диссидентства! Он облаял самого Ленина! И это была, конечно же, политическая провокация, вражеский демарш! А до пенсии два месяца! Боже мой! Боже мой! Ведь никакой теперь пенсии, ведь выгонят с волчьим билетом, и что делать, как тогда жить? А если еще учесть, что роль Ленина исполнял секретарь парторганизации театра!.. Ой-ой, мама родная. Не простит! Все не простят… И он стоял там, на этой актерской голгофе, на этом позорище, как на похоронах – своей пенсии, своей жизни, своей судьбы… А на вопрос Ильича, который обязан был как-то разрядить ситуацию: «Вам что, товарищ?» – Борис Иванович слабо улыбнулся и, не найдя ничего лучшего, ответил: «Простите, Владимир Ильич» – и вышел. Спектакль тем не менее продолжился, публика так ничего и не поняла. А и правда – что же это такое было?.. Или послышалось?.. Почудилось?..
Выговор на следующий день Борис Иванович получил, но из театра его не выгнали, и через два месяца вся труппа благополучно проводила его на пенсию. Выпивали, вспоминали этот случай со смехом, шутили над Борисом Ивановичем, а он, поминутно протирая стекла своих старомодных очков, только твердил: «Спасибо… Спасибо вам всем… Спасибо, ребята…»
* * *В Харькове, в местном драмтеатре двух артисток зовут Олеся Приступ и Ирина Плохотнюк. Разве не «доля»?
* * *Многие телеведущие – не шибко грамотные ребята. Нет, не все, разумеется, но процент тех, кто со словарем русского языка на «вы», – большой. Сколько раз мы слышали в их исполнении слова «компроментировать», «инциндент» и другие, когда хочется, но не можется говорить красиво, ввернуть умное ученое слово и тут же обнаружить свою безграмотность.
Ведущая одной познавательной программы федерального канала однажды сказала: «Все женщины опасаются за то…» Ей и в голову не пришло, что женщины опасаются не за то, а того, что… и т. д.
А в день милиции телеведущий пожелал всем ментам «здоровья и побольше интересной работы». Это как, простите? Может, все-таки лучше будет поменьше интересной работы? И им, и нам было бы куда спокойнее жить.
