Анатолий Мариенгоф - Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги
У Реварсавра было лицо фавна, увенчанное золотистой гривой, даже более вдохновенной, чем у Бетховена.
– Итак? – Зеленоватые глаза фавна впились в народного комиссара. – Слово за вами, товарищ Луначарский.
– Это было бы величественно! – сказал народный комиссар. – И вполне отвечало великому празднику.
– Не правда ли?
– Я немедленно доложу о вашем предложении товарищу Ленину.
– Благодарю вас.
– Но, признаюсь, – смущенно добавил Луначарский (он не любил отказывать), – признаюсь, я не очень уверен, что товарищ Ленин даст согласие на ваш гениальный проект. Владимир Ильич, видите ли, любит скрипку, рояль…
– Рояль – это интернациональная балалайка! – перебил возмущенный композитор.
– Конечно, конечно. Н-н-но…
И народный комиссар беспомощно подергал свою рыжеватую бородку.
– Эту балалайку… с педалями… я уж, во всяком случае, перестрою.
– Пожалуйста, товарищ, пожалуйста. Луначарский поднялся с кресла. Разгневанный Реварсавр также.
– Надеюсь, Совнарком не может мне этого запретить.
– Боже упаси!
– Прощайте.
– До свидания.
Анатолий Васильевич поспешил крепко-крепко пожать ему руку:
– Если вам, товарищ Реварсавр, понадобится от меня какая-нибудь бумажка для революционной перестройки буржуазного рояля…
– Конечно, понадобится.
– Весь к вашим услугам.
– Премного благодарен.
Впоследствии, примерно года через полтора, я с друзьями-имажинистами – с Есениным, с Шершеневичем, с Рюриком Ивневым и художником Жоржем Якуловым – восторженно слушал в «Стойле Пегаса» ревопусы Реварсавра, написанные специально для перенастроенного им рояля. Обычные человеческие пальцы были, конечно, непригодны для исполнения ревмузыки. Поэтому наш имажинистский композитор воспользовался небольшими садовыми граблями. Это не шутка и не преувеличение. Это история и эпоха.
Свои ревопусы – № 1, № 2, № 3, № 4, № 5, № 6, № 7 и т. д. – Реварсавр исполнял перед коллегией Наркомпроса.
– Ты, Арсений, сыграл все восемнадцать ревопусов?
– Конечно.
– Бисировал?
– Нет. Это было собрание невежд.
– Воображаю!
– Представь, Анатолий, у них у всех довольно быстро разболелись головы. – Он говорил мрачно, без юмора. – Они жрали пирамидон, как лошади.
– Несчастный идеалист! – воскликнул Есенин. – На кой черт ты попер к ним, к этим чинушам?
– Понимаешь ли, Серега, Луначарский навыдавал мне столько внушительнейших бумажек… Я хотел отблагодарить его.
– И отблагодарил? Своими ревопусами?
– А чем же еще? Не колбасой же и селедками!
– Да, к сожалению, продовольствием ты, милый, не очень богат.
– Но буду! Когда человечество поумнеет.
– А у Анатолия Васильевича тоже разболелась голова? – спросил Шершеневич.
– Вероятно. Но он держался довольно стойко. Человек тренированный. Закаленный.
И глаза фавна сверкнули:
– На ваших стихах закалился.
Несколько позже Реварсавр (уже как Арсений Авраамов) написал книгу «Воплощение» (об Есенине и обо мне). На первом листе в качестве эпиграфа было напечатано: «В вас веру мою исповедую».
10
1919 год
«В Архангельском районе противник превосходящими силами с артиллерийской подготовкой ведет наступление на наши позиции».
«Одесса занята французами и добровольцами. Город разбит на четыре участка: французский (156-я дивизия), африканский (зуавы), польский (легионеры) и добровольческий».
«На Ревельском направлении появились на фронте новые белогвардейские отряды в черных касках с белыми крестами. Эти отряды организованы местными баронами при ближайшем участии англичан».
«Из Баку в Батум проследовал эшелон английских войск».
«Центром воссоздания белой России назначается Харьков».
«Для борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности создается Московская Чрезвычайная Комиссия».
«Французский министр иностранных дел Пишон заявил: „Мы намерены отстаивать в России наши права, нарушенные большевиками“».
«Английские адмиралы заявили, что они будут без предупреждения расстреливать всякое судно, имеющее на вымпеле красный флаг».
«В связи с чрезвычайным переполнением московских тюрем и тюремных больниц сыпной тиф принял там эпидемический характер».
«Утвержден закон об учреждении Донского правительствующего Сената, две трети которого составлены Красновым из бывших царских сенаторов».
«В Сибири, в каждой губернии Колчаком назначен генерал-губернатор из старых царских генералов».
«Признать Советскую Республику угрожаемой по сыпному тифу».
«Запасы нефти на Московской электрической станции почти совершенно иссякли».
«Установлено новое движение трамвайных вагонов. Линии 1, 3, 5, 8, 11, 13, 18 и 19 отменяются».
«Коллегия Горпродукта постановила продажу часов отменить».
«Работники Советской власти в провинции часто бывают в безвыходном положении: надо представить смету в 10 экземплярах, а бумаги нет».
«Постановлено в Москве прекратить подачу потребителям электричества с 11 часов вечера».
«С 10 января хлеб в Петрограде выдается населению по прежней норме, то есть по I категории по 1/2 фунта, по II – 1/4 и по III – 1/8 фунта на день».
«Объявляется на 5 и 6 января с. г. всеобщая обязательная повинность по очистке площадей, улиц, тротуаров и бульваров Москвы от снега».
И так далее в том же роде.
Это из газет за первую неделю января.
11
Бонч-Бруевич рассказывает:
«В 1919 г. в Кремле красноармейцами был устроен литературно-музыкально-вокальный вечер, на котором, между прочим, должна была выступить артистка Гзовская. Ленин решил пойти послушать и пригласил меня пойти вместе с ним. Мы сели в первый ряд.
Гзовская задорно объявила «Наш марш» Владимира Маяковского.
Артистка начала читать. То плавно ходя, то бросаясь по сцене, она произносила слова этого необыкновенного марша:
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов града!
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города.
– Что за чепуха! – воскликнул Владимир Ильич. – Что это, «мартобря» какое-то?..
И он насупился.
А та, не подозревая, какое впечатление стихи производят на Владимира Ильича, которому она так тщательно и так изящно раскланивалась при всех вызовах, искусно выводила:
Видите, скушно звезд небу!
Без него наши песни вьем.
Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьем.
И после опять под марш:
