Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки
Все это может объяснить, каким образом Крючков оказался в заговоре, и, думаю, не в числе простых исполнителей.
Нет объяснения тому, как человек, непосредственно участвовавший в венгерских событиях 56-го года, наблюдавший в качестве помощника Ю. В. Андропова за Чехословакией в 1968 году, причастный к афганскому перевороту 79-го года и введению военного положения в Польше в 1981 году, как деятель такого опыта мог оказаться столь беспомощным 18—21 августа 1991 года.
В нем ошибся Крючков?
Ответов пока нет. Они требуют размышлений».
Генерал внимательно перечитывал эти листки, написанные много лет назад по горячим следам, и думал, что ответов у него нет до сих пор. Интуиция, косвенные признаки свидетельствовали о том, что к «заговору» были причастны, по меньшей мере заранее знали о нем, и Горбачев и Ельцин, что велась хитроумная политическая игра, все участники которой пытались перехитрить друг друга. Выиграл в конечном счете Ельцин, громогласно похваставший, что он «перехитрил» заговорщиков. Истина же никогда установлена не будет, да она давно уже никого в России не интересует. Судить всех, правых и виноватых, будет история; и, как это принято в нашей стране, неоднократно. Ее вердикт каждый раз будет зависеть от предпочтений людей, оказавшихся у власти, и будет пересматриваться с их сменой.
Найденные листки были лишь частью сделанных тогда заметок. Время было тревожное, «демократы» требовали крови коммунистов и чекистов, велось расследование роли КГБ в августовских событиях, люди лихорадочно приспосабливались к новой власти, беспощадно лгали и доносили друг на друга. Это уже потом Генерал позволил себе шутить: «Такое тревожное время, а никого не расстреляли. Будто и не в России живем». В сентябре 91-го было не до шуток, поэтому он разрознил свои записки и спрятал куски в разных местах, а с годами забыл, что где находится. Разделу о действующих лицах должен был предшествовать рассказ о трех августовских днях, по меньшей мере с полсотни машинописных страниц, но его надо было отыскивать в бумажных завалах.
Начала повествования не было. Окончание нашлось через несколько минут. Две странички были озаглавлены «Заключение».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Написанный уже было краткий эпилог куда-то запропастился. Писал я его 20 сентября, ждал указа президента о своем освобождении от должности. Накануне поговорил с одним доброжелательным человеком, предложившим мне работу в небольшой газете, и приятным холодком тронуло сердце: работать и отвечать только за самого себя.
Завершить эти заметки сейчас невозможно. Надо уходить с твердой почвы хроники в туманную область домысла, того, что для солидности принято называть анализом. Домысла, поскольку ни один человек, ни одна электронная машина не в состоянии собрать все относящиеся к делу факты и обстоятельства и тем более не сможет сделать из них правильные выводы. Формул исследования конкретных общественных явлений нет хотя бы потому, что ни один факт в этой сфере сам по себе, без его истолкования, не существует. (Я часто с некоторым озлоблением и насмешкой вспоминаю фразу — «на строго научной основе». Все государственные глупости, просчеты и преступления в Стране Советов освящались именно этим заклинанием.)
Любая попытка вмешаться со своим анализом, а вернее домыслами, в дело, где решаются самым трагическим образом судьбы людей, кажется мне неуместной. Будучи предан гласности, домысел, независимо от воли автора, входит в сумму фактов и обстоятельств, образующих рассматриваемое событие. У нас не принято разделять то, что действительно произошло, то, что могло произойти, и то, что просто-напросто измышлено... Та же строго научная основа плюс подъем революционного правового сознания. Это уже было, и неосторожное слово стоило свободы, а то и жизни человека.
Дело еще и в том, что, давно работая без отпуска и находясь последний месяц по понятным причинам в состоянии чрезвычайного нервного возбуждения, автор опасается потерять ориентировку в окружающей действительности. Он видит оскаленные свиные рыла вместо лиц, протирает глаза и видит лица, сквозь которые проглядывает свиной оскал. Это, разумеется, не зрительная галлюцинация, а какая-то аберрация осмысления реальности. Тем не менее автор убеждается, что это отнюдь не аберрация, но самая что ни на есть правда.
В таком случае правильный выбор — отложить бумагу и перо, прийти в себя и, если получится, вернуться к заметкам позже.
И в утешение себе. В последние тяжелые дни я узнал многих великолепных людей, никогда не вращавшихся в мире подачек. Они появились или проявились вновь, зная, что я уже отделился от могущественного кресла, с которым было выгодно быть в добрых отношениях.
Уповаю на то, что эти люди и дальше будут дарить меня своей дружбой. Это помогло бы прожить остаток дней достойным человека образом.
Мир всем. Аминь».
ОТСТАВКА
Генерал подал рапорт об отставке после резкого и до крайности неприятного разговора по телефону с Бакати-ным, который по какой-то прихоти судьбы возглавил на короткое время Комитет госбезопасности после ареста Крючкова. Рапорт был написан 18 сентября 91-го года. Горбачев тогда еще отчаянно цеплялся за власть, а новые правители безжалостно загоняли его в угол.
Воспоминания о тех днях уже не волновали, но возвращались часто, по каким-то случайным ассоциациям. Смена начальника даже важного государственного учреждения сама по себе значит немного. Люди покрупнее Генерала, те, кого он назвал действующими лицами, совсем недавно, а если взглянуть с некоторого отдаления, то именно в эти дни не только расстались со своими кабинетами, но оказались в тюрьме, в приобретшей всемирную известность Матросской Тишине, с позорным ярлыком заговорщиков.
Неустойчивость, зыбкость, эфемерность всего земного, маленькой частицей которого была судьба служивого человека, воспринимались Стариком как нечто неоспоримое, аксиоматичное, единственно постоянное в нашем мире. Жизнь — это ожидание удара из-за угла, говаривал он, вспоминая при этом все те же строки Алексея Толстого:
Все пепел, призрак, прах и дым.
Исчезнет все, как вихорь пыльный...
Поэт размышлял об участи человеческой вообще, о неизбежном конце, ожидающем всякого живущего. Генерала больше занимали мысли о тех превратностях, которые подстерегают человека на пути к этому неминуемому финалу. Умозрительный фатализм — это одно. Другое дело, когда судьба обрушивает неожиданный удар на твою собственную, не абстрактную, а совершенно реальную голову, и тебя, плывущего по какому-то привычному течению, вдруг начинает бросать водоворот о подводные камни и мели. После таких испытаний человеку просто необходимо осмыслить, что же с ним произошло, какие враждебные, дружественные или стихийные силы перевернули его существование.
