Павел Фокин - Твардовский без глянца
Федор Александрович Абрамов:
«В Твардовском жил комсомолец, решительно порвавший с отцом, тянувшимся к зажиточности. Нравственный максимализм, свойственнный поколению, обостренный семейной драмой». [12; 262]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«7.XI.1961
Вчерашняя встреча с братом Иваном, его порыв „высказаться“, беспредельный ужас, который он проходил на Чукотке, покамест я строил дачу, пьянствовал, болтал и дело делал и нес на себе лишь „условную“, „духовную“ нагрузку этих лет. „Тюрьма не страшна сама по себе, страшно, что она не дает никакой гарантии выжить, уцелеть, что в ней быть зарезанным, убитым легко, как на передовой, но без малейшего оправдания этой гибели чем-нибудь“.
Ему предложили, когда он с „партией“ находился в Москве, по пути от границы к тому чукотскому берегу, свидание с братом, т. е. со мною. Он отказался, и это была его гордость и благородство: не хотел, чтобы я его видел „таким“, в тогдашних понятиях, не хотел и встречаться для того, чтобы после этой встречи следовать по назначению, – лучше уж так следовать, – опасался и того, что, м. б., для меня, который не в силах был бы сделать что-нибудь для него, это будет чем-то компрометирующим, опасным». [11, I; 66–67]
Обретая опыт
Николай Капитонович Павлов:
«В декабрьском номере журнала „Западная область“ ‹…› появилось стихотворение А. Твардовского „Четыре тонны“, с которым были связаны драматические события. ‹…› В февральской книжке „Наступления“ появилась статья В. Смолина „О литературном отделе журнала «Западная область»“, в которой автор обрушился на стихотворение Твардовского „Четыре тонны“. Автора обвиняли в том, что в стихотворении „классовая сущность“ кулака „затушевывается человеческими качествами“, „классовые противоречия в деревне не раскрыты“, что стихотворение „проникнуто классово чуждым настроением, содержит в себе неверную политическую оценку происходящим событиям“ и т. д.
Те, кто были близки Твардовскому, по-дружески советовали ему, не дожидаясь „бури“, признать ошибки, покаяться. Но он эти советы пренебрежительно высмеивал. Состоялось собрание писателей, на котором поднялась „волна“ критики и самокритики. Статью Смолина одобрили.
На этом же собрании ‹…› вспомнили пресловутую статью А. Селивановского „Барчук или пролетарский поэт?“, опубликованную в журнале „Рост“ в апреле 1930 г., т. е. вспомнили о ней одиннадцать месяцев спустя после ее появления. ‹…›
На собрании, одобрившем статьи Смолина и Селивановского, поэт категорически возражал против предъявленных ему обвинений, упорствовал, но ни с чьей стороны поддержки не получил, – его стихотворение „Четыре тонны“ расценили как ошибочное. ‹…›
В своих возражениях, в своем протесте, а в сущности, в своей одиночной самозащите Твардовский был выше всех нас. Большинство участников собрания это прекрасно понимали. Но все, кто осуждал Твардовского, были убеждены, что малейшее попустительство ошибкам – это вода на мельницу „классового врага“, что они обязаны „быть бдительными“. Именно в силу этого собрание расценивало самозащиту Твардовского как „вызов организации“, „противопоставление своей личности – коллективу“, „проявление… кулацких тенденций“. Последнее играло особенно отрицательную роль, поскольку все мы считали, что Твардовский – сын кулака. ‹…›
В марте 1931 г. Твардовский вторично, теперь уже бессрочно, был исключен из РАПП. ‹…›
К чести Александра Трифоновича, он все это перенес с гордо поднятой головой, стоически, развивая и совершенствуя свои литературные и журналистские способности. Он писал и публиковал очерки как в журнале „Западная область“, в редакции которой продолжал работать, так и в газетах „Рабочий путь“, „Социалистическая деревня“, „Красноармейская правда“. По его инициативе в декабре 1931 г. в книжном издательстве состоялось собрание смоленских очеркистов. Несколько позже по его же инициативе было создано „производственно-творческое объединение очеркистов“, поставившее своей целью „освещение состояния и проблем соцстройки Западной области“. В объединение вошел и сам Твардовский и был душой его, на деле показывая, как надо эти проблемы освещать». [12; 173–175]
Дмитрий Павлович Дворецкий:
«Рабочий день ответсекретаря „Западной области“ заполнен был до отказа. Твардовский правил статьи и писал передовицы, читал верстку и делал макеты журнала, читал и „сигнал“ – сброшюрованный номер для подписания „в свет“. Редактор Локтев во всем ему доверял. Между делом отсекр звонил авторам заказанных статей, просил „не тянуть“: „Дорога ложка к обеду“. Терпеливо сидел на совещаниях, заседаниях, ездил в колхозы.
Я удивлялся его необыкновенной работоспособности, его отдаче, уменью, как он выражался, „держать в узде“ свое рабочее время. Мало того, что он делал „Западную область“, ведомственный и, прямо скажем, суховатый по природе своей журнал, он еще находил в рамках суток (надо полагать, вечерние и ночные) часы, чтобы писать стихи, то есть продолжал свой наиболее трудный, творческий рабочий день». [2; 66]
Николай Капитонович Павлов:
«Однажды летом 1931 г. я случайно встретил Твардовского неподалеку от Дома работников просвещения. В руках у него была выпущенная издательством „Молодая гвардия“ поэма „Путь к социализму“. Поздравляя Твардовского, я спросил: „Что теперь скажут критики?“ Дело в том, что на наших писательских собраниях иногда раздавались голоса, будто в поэме „нет положительного героя“, „ритмика стиха нарушена“ и т. п. Твардовский защищался.
И вот поэма издана. Но Твардовский говорил уже о другом – о своих недавних поездках в Мазальцево и Рибшево – передовые колхозы области. Довелось ему побывать и в колхозах „среднего достатка“, и в отстающих. Почерпнутый в них фактический материал лег затем в основу „Дневника председателя колхоза», выпущенного Смоленским издательством в 1931 г.
Я помню эту скромную книжечку: она напоминала обычную школьную тетрадь в темно-фиолетовой обложечке с белым четырехугольником в середине, где как бы от руки, „неровным почерком“, выведено ее название». [12; 175–176]
Дмитрий Павлович Дворецкий:
«Твардовский не мог жить без поездок в деревню. Он жаждал видеть все то новое, что там происходило. Его тянуло к людям нового, коллективного труда». [2; 67]
Николай Капитонович Павлов: