Лаврентий Берия - «С Атомной бомбой мы живем!» Секретный дневник 1945-1953 гг
5 мая 1942 года Башилов написал письмо Берии, где сообщал:
«Мой арест был произведен буквально накануне начала работы специальной комиссии, избранной на заседании Отделения естественных наук Академии наук Союза по моему докладу в конце июня 1938 г. Несомненно, работы этой комиссии внесли бы полную ясность в оценку моих личных работ и полностью лишили бы почвы голословные обвинения во вредительстве…»
Однако не всё было так просто — для тех же чекистов. Дело в том, что 27 июня 1938 года в Академии наук СССР образовали комиссию в составе академиков В.И. Вернадского, А.Е. Ферсмана, С.И. Вавилова, профессоров И.Я. Башилова, С.И. Вольфковича и В.Г. Хлопина с задачей «в трехмесячный срок проработать весь цикл вопросов, связанных с радиевой промышленностью».
Образование комиссии объяснялось тем, что в 1937 году комиссия учёных, а не чекистов, обследовала завод в Табошаре. На основе выводов комиссии (учёных, а не чекистов!) работа завода была приостановлена. А 22 августа 1938 года Башилов на основе уже ложного доноса (одного из учёных, а не чекистов!) был арестован. Арестован, естественно, не комиссией учёных, а органами НКВД.
Но кто должен был разобраться в сути обвинений — НКВД или комиссия Академии наук? Не думаю, что чекисты сами пытались вникнуть в сложности радиевой технологии. С другой стороны, что-то ведь в деятельности Башилова вызывало сомнения и у комиссии 1937 года, и у членов комиссии АН в 1938 году.
Что?
Во всяком случае, учёные не рискнули поддержать коллегу как профессионалы, хотя, безусловно, могли.
Башилов был осуждён, а в мае 1942 года написал Берии письмо.
Год 1942-й оказался для СССР очень сложным как раз с мая, со времени неудачной Харьковской операции, так что у Берии хватало забот и без письма Башилова, который к тому же в 1942 году не лес валил, а работал, в общем-то, по специальности на номерном заводе.
Но военные дела пошли на поправку, и Берия не забыл о письме учёного. В июле 1943 года Башилов был освобождён и выслан в Красноярск, где на одном из заводов системы НКВД занимался разработкой новой технологии аффинажа платины, а с 1947 года работал в лаборатории «Б» МВД СССР под Касли (Челябинская область).
В 1948 году он получил Сталинскую премию, не будучи, к слову, формально реабилитированным.
Почему я так подробно остановился на судьбе И.Я. Башилова? Да потому, что до того, как он обратился к Л.П. Берии, он неоднократно обращался к В.М. Молотову — как «к главе Советского правительства» и старому знакомцу по Санкт-Петербургскому политехническому институту. (Позднее Башилов писал и своему коллеге академику Несмеянову.)
Далее я цитирую публикатора писем Башилова в журнале «Химия и жизнь» (№ 11,1989 год) В. Полищук: «Все его (И.Я. Башилова. — С.К.) кричащие письма, представленные в подборке, объединяет одно: они оставались без ответа. Единственным результативным из них (не парадокс ли?) оказалось, видимо, обращение к Берии. Башилову уменьшили срок заключения на полгода…»
Да нет, не только срок уменьшили, но и привлекли к работам в атомном проекте. И в этом — подлинный, а не «волкогоновско-лурьевский» Берия.
Вот еще один «атомный» пример… Очередной именно «атомный» не потому, что Берия был особо внимателен и чуток к атомщикам, а потому, что наиболее рассекреченными в настоящее время оказались как раз атомные архивы. И даже частичное рассекречивание сразу же дало нам возможность сравнения стиля руководства тех же Молотова, Первухина и Берии.
И сравнение выходит не очень-то в пользу первых двух, но зато явно в пользу «кровавого палача».
Скажем, 13 апреля 1943 года заведующий лабораторией № 2 Игорь Курчатов пишет (в единственном рукописном экземпляре) совершенно секретную записку М.Г. Первухину о проблемах лаборатории № 2. Вот часть параграфа 2 этой записки:
«При выполнении мелких заказов лаборатории мы встретились с трудностью получения небольшого количества материалов, которые не предусматривались и не могли быть предусмотрены в спецификациях, переданных в соответствующие наркоматы (после выхода Постановления ГКО. — С.К.).
Так, для изготовления медных электролизеров для плавиковой кислоты нужны обрезки трубок и прутков из красной меди 10–12 разных размеров, общим весом 5 кг (выделение жирным курсивом моё. — С.К.)».
Это будущий научный руководитель атомной проблемы пишет наркому и заместителю председателя СНК СССР! Обращается с просьбой о выделении пяти килограммов меди в обрезках!
После того, как за дело взялся Берия, подобные просьбы стали невозможными, ибо такие мелкие вопросы решались быстро, без волокиты и амбиций, на рядовом исполнительском уровне. И решались не в силу того, что Берия направо и налево раздавал «расстрельные» приговоры.
Он просто подбирал эффективные кадры, а негодных отстранял. Не устранял, а отстранял, изгоняя бездельников из важного государственного дела. Он умел решать сам и потому имел право требовать того же от других.
И требовал.
Но так работали не все. Вот параграф 3 помянутой выше записки Курчатова Первухину от 13 апреля 1943 года — полностью:
«Моссовет не выполнил Распоряжения Совнаркома СССР от 7/III за № 4837р о выделении в 10-дневный срок 3 квартир и 18 комнат для сотрудников Лаборатории № 2 и не выделил к 13 апреля с.г. ни одной квартиры и ни одной комнаты.
Прошу Вашей помощи в разрешении создавшейся трудности с получением жилого помещения для научных сотрудников, работавших до войны в Ленинграде и Свердловске».
На этом документе — его автограф хранится в Архиве Президента РФ (фонд 93, дело 3(43), листы 10–11) — нет никаких виз Первухина, хотя у этой истории была предыстория в виде письма Курчатова Первухину от марта 1943 года на ту же тему — о предоставлении жилья для работников лаборатории № 2. Курчатов писал тогда:
«Ввиду того, что руководимые мною работы в Лаборатории АН СССР требуют длительного времени, представляется необходимым обеспечить работников лаборатории нормальными жилищными условиями. Работники Лаборатории не имели и не имеют жилплощади в Москве, т. к. до войны жили и работали в Ленинграде и Свердловске. Поэтому прошу Вашего распоряжения Моссовету выделить в марте 1943 г. квартиры и комнаты для лиц, привлекаемых к работе…»
К письму Курчатов приложил список на 23 фамилии. Он просил трёхкомнатные квартиры для себя и А.И. Алиханова, двухкомнатные для Ф. Ланге и И.К. Кикоина и 18 комнат для научных сотрудников, в том числе для А.И. Алиханьяна, А.К. Петржака, Я.Б. Зельдовича, Г.Н. Флерова, В.М. Кельмана, В.П. Джелепова, а также для лаборанта П.И. Мастицкого и механика И.Н. Полякова.
