Степан Швец - Под крыльями — ночь
Всё ближе и ближе втыкали штык. Затаив дыхание, Иванец ждал. Вот штык воткнулся буквально рядом, возле его ребер. Он, кажется, даже почувствовал телом холод стали. Затем штык выдернули и снова воткнули рядом, но уже с другой стороны. Немцы удалялись…
До самой ночи пролежал Иванец в траншее, и лишь когда стемнело, пробрался к лесу. Из кустов его окликнули по-русски:
— Руки вверх!
С большим облегчением поднял он руки и от радости, от всего пережитого упал и разрыдался. Его отвели в землянку, обогрели, накормили и отправили в тыл…
По моему ходатайству командир полка предоставил Иванцу месячный отпуск, и он улетел к своей семье.
В конце мая началась моя боевая деятельность командира эскадрильи в составе нового полка, с новым экипажем. Штурманом эскадрильи, а стало быть, и моего экипажа, был назначен Виктор Патрикеев, всё время до этого летавший с Дмитрием Чумаченко. Три полета совершил я с ним — и больше летать вместе не мог.
Это был прекрасный штурман и бомбардир, скромный и немногословный, хороший товарищ, но, за время полетов с Чумаченко у него выработался свой метод работы по принципу: я знаю свое дело, а ты знай свое.
Далеко ли до цели? — спрашиваю.
— Доведу, не беспокойся, — отвечает он.
На обратном маршруте:
— Где мы находимся?
— Всё нормально, находимся там, где и положено…
Меня такие ответы, конечно, не удовлетворяли. Летать в неведении я не могу. У нас в экипаже это было не принято. До войны я летал вообще без штурмана на различных линиях и привык в любую минуту знать свое местонахождение. Эта привычка укрепилась в боевых полетах, особенно ночью. Пилоту необходимо знать и путевую скорость, ведь расчет горючего ведет только он, соответственно регулируя режим полета.
Короче говоря, я сказал Патрикееву:
— Знаешь что, друг мой, я тебя очень уважаю, но в полете просто крутить баранку не привык. Я должен быть в курсе всего.
— А мы с Чумаченко так всегда летали, — возразил Патрикеев. — Он делает свое дело, я — свое.
— Тогда пойдем к Чумаченко, и если он не возражает, попросим у командира дивизии разрешение обменяться с Чумаченко штурманами. Ты вернешься к Чумаченко, а Кириллов придет ко мне.
«Обмен» состоялся, и в следующий полет, 31 мая, я уже отправился с Кирилловым.
Меня «изобличили»
Я летал по-прежнему на своем «Запорожце». В самолете многое было переоборудовано по желанию экипажа, инженеры считали его лучшим в полку. Сомневаюсь, что это утверждение соответствовало действительности, по, во всяком случае, весть о том, что самолет Швеца — лучший, дошла до командира дивизии полковника Лебедева.
Полковник Лебедев был в обращении с подчиненными резковат, и его побаивались. И вот однажды в начале июня он появляется в расположении самолетов моей эскадрильи, сопровождаемый, как обычно, работниками штаба дивизии.
Лётный состав отдыхал. Техники насторожились: что случилось?
Оказывается, Лебедев прибыл, чтобы своими глазами увидеть самолет, о котором шла молва, что он лучший.
— Где самолет комэска Швеца? — спросил он техника.
Перед вами, товарищ полковник.
Командир обошел вокруг самолета, осмотрел его снаружи и, видимо, был разочарован: самолет ничем не отличался от других, разве что надписью «Запорожец» через весь фюзеляж. Затем Лебедев поднялся на крыло, открыл колпак кабины летчика и остолбенел. На сиденье лежали две большие, белоснежные пуховые подушки…
Что здесь за спальня? — возмутился Лебедев.
Перепуганный техник быстро поднялся на крыло и тоже заглянул в кабину.
— A-а, это, товарищ полковник, наш командир так летает — полулежа, — спокойно объяснил техник. — У него спина побита.
И он рассказал то, что знал обо мне.
Полковник выслушал его, слез с крыла и, сказав: «Пусть товарищ Швец зайдет сегодня ко мне», — удалился.
Техники передали мне этот разговор и приказание явиться к командиру дивизии.
«Изобличение» меня уже не пугало. Медицинские работники давно знали мою историю и не придирались. Летаю, выполняю задания — ну и ладно. А ладно ль или не совсем ладно — знали только я, экипаж да еще техники, которым частенько приходилось помогать мне выбираться из кабины после длительного полета.
И вот я в кабинете командира дивизии. Представился. Подавая руку, что он делал редко, Лебедев осведомился:
— Как здоровье?
— Ничего, здоров, товарищ полковник.
— А летаете как?
Помаленьку. Сто семьдесят четыре боевых вылета на счету.
— Ну, а отдохнуть хотели бы?
И, не ожидая ответа, заключил:
— Значит, вот так поступим: оформляйте отпуск и получайте путевку на две недели в подмосковный дом отдыха Востряково.
На следующий день я выехал в дом отдыха.
Благодатная, непривычная тишина… Лепет пернатых обитателей леса, раскатистое кваканье лягушек, доносящееся по вечерам со стороны мелководной речушки… Всё это напоминало мне детство.
Дом отдыха окружен цветниками, к которым ведут посыпанные песком дорожки. За оградой раскинулся обширный парк. Правда, он запущен, зарос бурьяном.
Всё свободное время я проводил в парке, бродил по дорожкам, свободно предаваясь размышлениям, воспоминаниям, иногда даже напевал что-нибудь.
Что подумали бы мои боевые друзья, увидев меня лазающим по зарослям, с букетиком цветов в руках?
Наверно, удивились бы. В самом деле, что за идиллия?
Суровая действительность приучила меня быть строгим и даже «нелюдимым», как отзывались иногда обо мне некоторые мои подчиненные.
А еще не так давно, перед войной, многие считали меня даже немного легкомысленным за мой смех, шутки, привычку напевать…
Постепенно познакомился с отдыхающими. Это были отличные ребята — летчики из других частей, танкисты, артиллеристы. Мы старались держаться вместе. Условились разговоров о фронте не вести. Первое время это удавалось, но разве можно было долго не делиться мыслями о том, что всех нас глубоко волновало, что составляло в то время смысл и содержание жизни всего народа!
После рассказа одного танкиста я сочувственно заметил:
— Бедные вы люди. Всегда в гуще боя, заперты в этой стальной тесной коробке, как в клетке, обзор ограничен, ориентировка трудная. А подбить вас или поджечь — сущий пустяк.
— Это мы-то бедные?! — возмутился танкист. — Да ты что? Мы в самых лучших условиях из всех родов войск. У нас мощная броня, уничтожающий огонь, мобильность и маневренность, проходимость, любое бездорожье для нас — не помеха. Но когда мы смотрим вверх на вашего брата — вот где бедные люди! Да вас же из рогатки сбить можно у всех на виду!
