Алексей Карпов - Андрей Боголюбский
Именно здесь, в Боголюбове, Андрей проводил большую часть времени. Отсюда он правил своей землёй и отдавал распоряжения, которые должны были неукоснительно исполняться; отсюда же выезжал на охоту, которой любил тешить себя, подобно большинству русских князей. В одной из летописей XVI века, уже известной нам Тверской, сохранено древнее предание о том, что князь Андрей любил охотиться у Спаса на Купалище, при слиянии рек Клязьмы и Судогды, — это примерно в 25 верстах от Владимира. Здесь, возле считавшегося чудотворным источника, была выстроена церковь, а ныне находится монастырь, являющийся подворьем Боголюбского женского монастыря: «Такоже и к Святому Спасу на Купалище по вся дни прихождаше, ловы бо всегда творяше в той стране и на Купалище приходя прохлаждаашеся, и много время ту безгодно пребывайте». Причём князь охотился здесь сам, а бояр в места своей охоты не пускал, «и о сем боляром его многа скорбь бысть»{142}. (Такое отношение к боярам ещё аукнется князю — но об этом речь впереди.) Другие, значительно более поздние предания связывают княжеские «ловы» с ближайшими окрестностями Боголюбова (селом Добрым, где будто бы существовал княжеский дворец){143} или с относительно удалённым от Боголюбова современным городом Ковровом на Клязьме, где заблудившийся во время охоты князь заночевал однажды в избушке местного «зверолова» Елифана, которому в благодарность за это будто бы подарил здешнюю землю{144}.
Что же касается самого Боголюбовского замка, то до нашего времени от всего дворцового ансамбля сохранились лишь двухъярусная лестничная башня (над которой впоследствии была надстроена кирпичная шатровая колокольня) и галерея-переход в Рождественский храм над высокой аркой. Белый камень строений Андреевой поры резко выделяется на фоне позднейших кирпичных зданий, побеленных штукатуркой. Здесь, в своём дворце, князь и был убит заговорщиками в ночь на 29 июня 1174 года. Эти сохранившиеся строения поистине священны для нас. Нижнее помещение каменной башни — ниша у подножия каменной винтовой лестницы, где князь Андрей Юрьевич принял смерть, — является местом поклонения для многочисленных паломников, прибывающих в ныне возобновлённый Свято-Боголюбский женский монастырь.
Ещё одним почитаемым местом в монастыре является киворий XVII века — часовня, представляющая собой нарядную кирпичную сень над престолом, поддерживаемую колоннами и обозначающую то место, где, по преданию, находился походный шатёр князя Андрея Юрьевича и где князю явилась Божия Матерь. Раскопки, проведённые в 30-е годы прошлого века Н.Н. Ворониным, показали, что во времена Андрея Боголюбского здесь возвышалась белокаменная резная восьмиколонная аркада с шатровым верхом, под которой стояла белокаменная чаша с высеченным на дне восьмиконечным крестом — по образцу храма Гроба Господня в Иерусалиме{145}. Существует местное монастырское предание, согласно которому из этой чаши князь Андрей Юрьевич наделял деньгами строителей Боголюбовской церкви и раздавал милостыню нуждающимся. На камне пьедестала боголюбовского кивория обнаружен княжеский знак — тамга, представляющая собой двузубец, левый зубец которого имеет Г-образную перекладину наверху и плавный отрог внутрь в средней части, а правый зубец завершён таким же плавным отрогом наружу. Как было установлено исследователями, знак этот — одна из разновидностей так называемого «знака Рюриковичей» — принадлежал самому князю Андрею Юрьевичу{146}.
Ростовский чудотворец
Надо заметить, что и во Владимире, и тем более в Боголюбове князь сумел обосноваться не сразу после вокняжения. То бурное строительство, которое он там затеял, а особенно его намерение перенести во Владимир княжеский стол не могли прийтись по нраву жителям старых княжеских городов — Суздаля и Ростова. А ведь именно они приглашали Андрея на княжение к себе. Их ропот на такое возвышение бывшего «младшего» города княжества, города «мизинных» людей, явственно различим — по крайней мере в передаче поздних летописцев.
Так, сообщая под 1159 годом о «создании» града Владимира и о желании князя Андрея Юрьевича «града сего стол быти великаго княжениа», автор Никоновской летописи прибавляет: «Ростовцем же и суздалцем не хотяще сего, глаголюще, яко “Ростов есть старой и болшей град и Суждаль; град же Владимерь пригород наш есть”»{147}. И хотя в ранних летописях этих слов нет, о недовольстве ростовцев и суздальцев заметным умалением роли их собственных, «старых» городов можно говорить вполне определённо. Жители Ростова и Суздаля и позднее будут смотреть на Владимир как на свой «пригород», а на обласканных князем владимирцев — не иначе как на своих «холопов» — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Князю — особенно поначалу — приходилось считаться с подобными настроениями. Любопытные сведения на сей счёт привёл в своей «Истории…» Василий Никитич Татищев. Рассказывая (под 1160 годом) о намерении Андрея навсегда переселиться во Владимир, историк XVIII века так развил мысль московского летописца: «…ростовцом и суздальцом, яко старым градам и княжеским престолом, весьма то было противно и, сколько могли, препятствовали, представляя, что сии грады издревле престольные». И Андрей, «не хотя народ озлоблять, жил в Суздали, а во Владимир часто ездил на охоту и пребывал по неколику дней». Или, как сказано в другом варианте «Истории…»: «…он же, яко на ловы ездя ко Владимиру (то есть делая вид, будто уезжает на охоту. — А. К.), нача ту почасту жити»{148}. Возможно, Татищев преувеличивал, реконструируя взаимоотношения между князем и его подданными. Но летопись и в самом деле нередко застаёт Андрея в начальный период его княжения в Суздале и Ростове.
Пройдёт несколько лет — и Андрей подавит всяческие проявления оппозиции своей власти. Вече, которое поначалу собиралось, наверное, в Ростове или Суздале, полностью потеряет при нем своё значение (во всяком случае, в годы княжения Андрея о нём ни разу не будет упомянуто в летописи). Всё меньше Андрей будет считаться и с мнением суздальских и ростовских «мужей». Мы ещё будем говорить о крутом повороте в его политике, когда он изгонит из княжества младших братьев и племянников — как возможных претендентов на княжеский стол, а также старых бояр своего отца — как возможный источник смут и беспокойства. Однако само недовольство — пускай и глухое, подспудное — никуда не исчезнет. Оно даст о себе знать сразу же после смерти Боголюбе кого. Когда в княжестве начнётся война за его наследство, ростовцы и суздальцы поддержат не братьев Андрея и не его сына, а его племянников, и с угрозами обрушатся на жителей Владимира, именуя их своими «холопами» и «каменьницами» («каменщиками»), отнюдь не достойными иметь своего князя, но лишь посадника, — как это, собственно, и было раньше, до Боголюбского{149}. Само прозвище, данное владимирцам, весьма показательно: «каменьници» — это не просто ремесло, но один из очевидных источников раздражения для жителей других городов.
