Павел Анненков - Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта
Торговая сторона деятельности Пушкина и история происхождения некоторых лирических его произведений. Пушкин как прозаик
Пушкин развил нашу книжную торговлю. — Продажа стихов Пушкина в книжной торговле. — Отвращение являться в обществе в звании поэта. — Стихи «На это скажут мне с улыбкою неверной…». — Письменные выговоры Пушкина в 1824 г. друзьям за преждевременное распространение его стихотворений и нарушение тем его денежных выгод. — Письмо к Дельвигу 1827 г. с присылкой стихотворения «Под небом голубым…» и других. — Значение стихотворений «Под небом голубым…», «Для берегов отчизны дальней…», «Заклинание» в жизни поэта. — Стихотворение Туманского «На кончину Ризнич». — Пушкин зачеркивает или действительно слабые места произведений, или такие, которые содержанием своим слишком резко выражали задушевную его мысль. — История создания пьесы «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день…») как образец того, что Пушкин соединял осторожность с искренностию в своих произведениях. — Неизданное окончание стихотворения «Я вижу в праздности, в неистовых парах…». — Пушкин-прозаик. — «Мысли и замечания» его, помещенные в «Северных цветах» за 1828 г. — «Арап Петра Великого», задуманный в 1826, пишется в 1827 г. — Пушкин издает свои сочинения непоследовательно, с перескоками, затруднявшими правильную их оценку. — Появление «Полтавы», «Годунова», «Повестей Белкина», «Арапа Петра Великого». — Пушкин еще в Михайловском склоняется к роману из старых русских преданий. — С первой попытки в «Арапе» находит свой оригинальный стиль, который отражается и в «Капитанской дочке» 9 лет спустя.
Пушкин сам гордился тем, что один из первых развил у нас книжную торговлю, что было совершенно справедливо. Еще в 1825 году писали ему из Москвы в Михайловское, что за право вторичного издания трех тогда уже вышедших поэм его г-н Селивановский предлагает 12 тысяч руб. ассигнациями. Сделка, кажется, не состоялась, и право издания перешло к г-ну Смирдину, который перекупил издание «Бахчисарайского фонтана» за 3 тысячи ассигнациями и заплатил 7 тысяч за право перепечатания двух других поэм. Мы не знаем, сколько автору принесли остальные его произведения, но первое полное издание «Евгения Онегина» куплено у него было за 12 тысяч рублей ассигнациями, и, вероятно, вдвое, если не более, доставила ему отдельная продажа глав. В 1828 году уже сам Пушкин писал из Петербурга: «Здесь мне дают (a la lettre)[126] по 10 руб. за стих». Вообще торговая сторона нашей литературы, еще весьма мало известная, могла бы сообщить цифры весьма любопытные и привести к немаловажным заключениям. Статистические данные книжной торговли, изложенные с некоторым знанием дела, объяснили бы историю нашей письменности в таких наклонностях, которые или мало, или совсем не замечены журнальной оценкой. Книжная торговля была важным делом для Пушкина: он никогда не упускал ее из вида и с нее начинал даже многие литературные свои предприятия. Кто несколько ближе мог вникнуть в характер Пушкина, того не удивит мнение, которое с особенною настойчивостью долго старался он укоренить в друзьях и знакомых, что он пишет и печатает единственно для денег. Это уверение, расточаемое упорно и с какой-то претензией, уже показывало тем самым нетвердость своего основания. Дело в том, что оно поясняется, с одной стороны, теорией творчества про самого себя, о которой недавно говорили, а с другой — жизненным противоречием, в котором долго находился наш поэт. Известно, что он всего более опасался, в виду света, своего настоящего призвания и титула поэта. Обязанный лучшими минутами жизни уединенному кабинетному труду, он искал успехов и торжеств на другом поприще и считал помехой все, что к нему собственно не относилось. Уверением, что он пишет из расчета, как другой заводит фабрику или занимается агрономией, старался он перед светом закрыть свое достоинство писателя, в котором никак не хотел явиться перед ними, хотя доброй частью своих успехов обязан был именно блеску, сопровождающему необыкновенный талант. Только в последних годах своей жизни теряет он ложный стыд этот и является в свете уже как писатель. Важные труды, принятые им на себя, и знаменитость самого имени освобождают его от предубеждения, отличавшего его молодые года. В эпоху, которой занимаемся, всякое смешение светского человека с писателем наносило ему глубокое оскорбление. С одушевлением читал он свои произведения людям, занимающимся литературой, но когда в одном и весьма любимом им доме высшего круга просили его прочесть что-нибудь, он с жаром и негодованием прочел только что написанное стихотворение «Чернь» и говорил потом: «В другой раз не будут просить у меня стишков». Это двойственное положение в обществе превосходно выражено им самим в том отрывке, который, со многими другими, предшествовал созданию «Египетских ночей». Художественно передана там в лице Чарского борьба различных направлений в одном человеке, и образ Чарского как произведение искусства гораздо лучше объяснит читателю лицо поэта, чем все наши разборы и описания. Такое значение имеют постоянные уверения Пушкина, что он пишет для себя, печатает для денег и не думает о славе или известности. У нас есть продолжение неизданного и утерянного стихотворения поэта, написанное им на одной стороне печатного объявления, оторванного, вероятно, от какого-нибудь французского романа.
На это скажут мне с улыбкою неверной:
— «Смотрите! Вы поэт; уклонкой лицемерной
Вы нас морочите. — Вам слава не нужна:
Смешной и суетной вам кажется она;
Зачем же пишете?» — Я? для себя! — «За что же
Печатаете вы?» — Для денег! — «Ах мой боже!
Как стыдно!» — Почему ж?..
На другой стороне листка, где набросаны эти стихи, не лишенные, как кажется, некоторого иронического оттенка, напечатано объявление французского книгопродавца: Ouvrages sous presse: Contes Noires, I Volume in 8№. — Aloïse ou le testament de Robert[127] и проч. и проч[128].
Вместе с письмами к Погодину мы имеем еще из Михайловского и одно любопытное письмо Пушкина к Дельвигу (от 31 июля 1827 г.). Посылая ему пьесу «Под небом голубым страны своей родной…» для «Северных цветов», Пушкин писал:
«Вот тебе обещанная элегия, душа моя. Теперь у тебя отрывок из «Онегина», отрывок из «Бориса» да эта пьеса — постараюсь прислать еще что-нибудь. Вспомни, что у меня на руках «Московский вестник» и что я не могу его оставить на произвол судьбы. Если кончу послание к тебе о черепе твоего деда, то мы и его тиснем. Я в деревне и надеюсь много писать; к концу осени буду у вас — вдохновения еще нет, покамест принялся за прозу. Пиши мне о своих занятиях. Что твоя проза и что твоя поэзия? Рыцарский Ревель разбудил ли твою заспанную музу? Кстати: С[омов] говорил мне о «Вечере у Карамзина»… Не печатай его в своих «Цветах»… Наше молчание о Карамзине и так неприлично: не [Булгарину] прерывать его. Это было бы неприличнее. Что твоя жена? Помогло ли ей море? Няня ее целует, а я ей кланяюсь. Пиши же. 31 июля. Михайловское».
