Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
Короче говоря, выпил с ней Дрюков и закусил и уже не смог погасить объявшей его страсти.
(Чуть позднее на очередной встрече с послом Козлов пропоет по другому поводу:
«И сладкие нежные звуки всю ночь раздавались там…»).
Сергей Леонидович держался молодцом: в стенку не стучал и установления тишины не требовал. Однако и отдохнуть по человечески не смог.
Встав утром рано, вызвал к себе шифровальщика, продиктовал шифровку в Москву и, не попрощавшись с Дрюковым, без завтрака уехал на аэродром — и улетел в Кабул.
Вечером того же дня в адрес командира 201-й мотострелковой дивизии пришла кодограмма из Москвы от министра обороны СССР, в которой ясно говорилось: «Полковник Дрюков от должности командира 201-й мотострелковой дивизии освобожден». Конечно, без объяснения причин снятия. Но это было позднее, летом…
А сейчас шла третья неделя января.
Итак, в середине дня мы собрали командиров полков и батальонов, и я открыл совещание. Надо было послушать офицеров. Все говорили в один голос, что власть держится только на советских войсках. Где наши рота или батальон — там власть держится. Подразделения 20-й пехотной дивизии ДРА — а ее штаб в Баглане — заняты обороной маршрута. Но вся эта оборона бывает устойчивой лишь когда в афганской роте есть взвод советских войск…
Температура в это время в горах доходила до минус 20–30 градусов. На перевалах, на высоте 3–4 тысяч метров кислорода явно не хватало.
Что я мог сказать своим воинам? «Интернациональная задача»… «Крепите боеспособность… Все, что от меня зависит, делаю и буду делать».
Да будет светла память о погибших… И благодарность тем, кто остался жив. Трудно, очень трудно им там приходилось. Спрашивали: будет ли замена. Я прямо отвечал, что замена возможна только в пределах дивизии. Все дивизии 40-й армии заняты своими задачами, войск не хватает. Не просить же еще войск?
— Нет, не просить. Справимся! — был ответ.
Я пожелал нашим офицерам и солдатам и дальше справляться с выполнением поставленных задач, и тремя вертолетами мы вылетели в Бадахшан. Там дислоцировался 860-й отдельный мотострелковый полк, непосредственно подчиненный командарму-40. Полк воевал на отшибе. Был предоставлен сам себе в решении боевых задач — в горах, в ущельях… А моджахеды и там развернулись в полную силу. И вот этот отдельный мотострелковый полк делал все, что мог для стабилизации народно-демократической власти в самом северо-восточном углу Афганистана, в Гиндукуше.
И тут тоже спрашивали про замену. И тут я отвечал, что ее не будет. Боеприпасов хватало, оружия хватало, питания — тоже. Говорили мне также наши офицеры, что плохо воюет афганская армия. Подтверждали мне неоднократно и здесь: пока стоит наш взвод или рота в гарнизоне — власть есть. Как только наши уходят — власть рассыпается.
Эти встречи в дивизии и полку подтвердили, что у нашего личного состава моральное состояние хорошее, что люди с пониманием выполняют эту труднейшую, — а в целом-то, на хрена им нужную? — задачу. Задача эта была нужна Москве, Кабулу, ну, мне, как Главному военному советнику, как проводнику этой политики Москвы — и военной, и государственной. А им-то?!.. Командиру батальона, роты, в отрыве от семьи, черт знает где, черт знает зачем!.. Вероятно, только те, кто побывал в той среде могут вполне оценить чувства наших людей, служивших там. Те, кто видел глаза солдат, слышал их слова — только тот, наверное, что-то сможет понять.
Армия была на высоте. И не зря награждали орденами и медалями. Не зря и сейчас помнят об «афганцах». Да и та дивизия и тот полк сейчас тоже находятся в таком же трудном положении, но уже в Таджикистане. Теперь эти молодые ребята, солдаты, сержанты и офицеры помогают укрепиться новой политической власти, власти рожденной в протуберанцах горбаческой суматохи…
Вернулся я на ночлег в Кундуз. Проанализировали увиденное, наметили план действий на завтра. Предстояло обязательно слетать в Баглан, на север саманганского маршрута. Там размещалась 20-я пехотная дивизия. Мне нужно было встретиться с ее руководством, с командирами полков. И может быть, проехать на танке или бронетранспортере по маршруту, чтобы лично проверить как он охраняется. Это могло потребовать выделения, по моим прикидкам примерно до двух дивизий — возможно, основных сил 201-й дивизии и полностью 20-й пехотной дивизии. Со мной должны были полететь Степанский, Аракелян, Коломийцев, Бруниниекс, Сафронов, Карпов и, естественно, охрана. Обменялся информацией с Черемных, который доложил, что по-прежнему, примерно 90 актов террора и диверсий совершено по стране. Но план боевых действий по его докладу выполняется, мероприятия на учебном центре готовятся, по-прежнему тихо в Кандагаре и в Герате.
Ночью я продумывал дальнейшие ходы. Увиденное в те дни, подталкивало к новым попыткам отрегулировать в конце концов взаимоотношения с послом и его окружением. Нужно было единство — взглядов, понятий, оценок обстановки. И, конечно, что особенно важно, нужна была объективность в донесениях, которые шли в Москву — МИД, ЦК КПСС, КГБ и МО. Тогда, возможно, что-то и обозначится новое в нашей политике и стратегии в Афганистане. Ну и просто по-человечески, мне во всяком случае, не хотелось расширять и углублять распри между послом, его окружением и аппаратом ГВС. Мы, военные, всегда первыми с левой ноги идем на урегулирование отношений. Еще раз надо попытаться уладить, скорректировать, сгладить существующие разногласия. Но опять-таки, не уступая в главном. Ведь посол и его окружение безвыездно сидят в Кабуле и обстановку в стране оценивают лишь из докладов и рассказов, то есть смотрят на положение дел глазами других людей и мыслят тоже мыслями других. Я-то со своим аппаратом постоянно в полетах, поездках по стране. Вижу, слежу, что там делается и думаю, предугадываю во многом чего можно ожидать. Как не поймет этого посол? А, может, не хочет понять? Амбиция? Гордость? Надо искать путь к единению… Ну а завтра — в Баглан.
Баглан так Баглан. Пора спать…
Ранним утром примерно часов около шести заскрипел зуммер полевого телефона, установленного у меня в спальне. Я еще, конечно, не был готов к работе. Взял трубку. И услышал непривычно официальный голос Черемных:
— Товарищ генерал армии. Герат, кажется…
— Владимир Петрович, когда кажется, — крестятся.
— Я перекрестился. Но аэродром наш. Губернатор пока на месте. Радиостанция тоже удерживается. Вам надо лететь туда.
— Подожди! Дай несколько минут подумать.
Вот оно что… Диверсии диверсиями, террор террором, но за всем этим готовилось нечто большее. Умны пешаварские вожди! Неужели на очереди Кандагар? Там ведь тоже пока тихо, вероятно, чтобы притупить бдительность и губернатора, и уполномоченного зоны, и командира второго армейского корпуса Мир Тохмаса. Ну да ладно… Сейчас речь о Герате. Со слов Черемных я понял, что Герат или сдан, или почти сдан. А ведь там, рядом с Гератом 5-я мотострелковая дивизия под командованием полковника Громова и 17-я пехотная дивизия ДРА, полки которой ведут бои в предгорьях северо-восточнее и северо-западнее Герата. Все это молниеносно проносилось в моей голове. Я пытался нащупать суть события.
