Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

Все, что я сказал, противоречит будто существующим взглядам и мнениям о характере и манерах людей военных. Война — не великосветская ассамблея. Знал я на фронте генералов без особого повода грубоватых, знал жестоких к противнику, если тот действовал как бандит и убийца мирных граждан, знал вспыльчивых, готовых пустить к такой-то матери опростоволосившихся в чрезвычайных обстоятельствах офицеров. Рокоссовский был корректен, справедлив и добр к рядовым, если даже они в чем-то проштрафились. Изменить своей натуре он не мог. Чем выше присваивали ему звания, тем обходительней становился Рокоссовский, к солдатам в особенности...

Приближалось время второй мировой войны. И у нас в армии шли споры о преимуществе мнения Дуэ о том, что-де авиация способна одна привести ту или иную страну к победе, или доктрины Фуллера: успех в современной войне обеспечивается действиями сравнительно небольшой, но превосходно оснащенной танковой армии. О том же писал в своей книге «Внимание, танки!» немец Гейнц Гудериан. Рокоссовский придерживался традиционного для Красной Армии учения: только объединенные усилия пехоты (кавалерия уже теряла свое значение), преимущество артиллерии и бронетанковых войск принесут успех в обороне и в наступлении. В то, что война начнется обороной, в сороковом году никто почти не верил. В первый же день будем драться на территории неприятеля! Только так! То была общая для всех уверенность.

Исход минувшей войны и на Западе, и в боях против Квантунской японской армии в Маньчжурии (мне довелось быть и в Восточной Пруссии, и на Тихом океане) доказал абсолютную правильность сторонников согласованных действий не только авиации, не только танков, но всех родов войск в единстве их целей и действий.

За две недели до нового, 1977 года вместе с другими офицерами и генералами пригласили меня выступить с воспоминаниями о войне, о битве под Москвой, в Научно-исследовательском институте истории СССР, где немало участников минувших сражений. Очередь дошла до меня после темпераментной речи давнего моего знакомого по боям у Истры и Волоколамска, бывшего командира 78‑й стрелковой дивизии, удостоенной звания 9‑й гвардейской, генерала армии Афанасия Павлантьевича Белобородова. После недавно перенесенной тяжелой автомобильной аварии генерал оправился и, по-прежнему плотный, крепко сбитый, жизнерадостный, улыбающийся, рассказывал (а вслед за ним и я) о прежнем его начальнике на театре войны под столицей К. К. Рокоссовском.

Константин Константинович вспоминал как-то, что незадолго до начала вторжения гитлеровцев на земли Белоруссии, Украины и России из кавалериста стал он танкистом, командиром 9‑го механизированного корпуса, который, однако, предстояло еще сформировать. Когда-то командир эскадрона, Рокоссовский полюбил новый для него род войск и сроднился с ним. К сожалению, как это было со многими авиационными и танковыми соединениями, вторжение застигло и его корпус в период реорганизации, смены вооружения на более современное, и дивизии, корпуса вошли в войну недостаточно оснащенными вооружением и машинами.

...Это было после первых боев корпуса К. К. Рокоссовского против превосходящих сил противника на реке Стырь, у Луцка, Здолбунова, Клевани, где люди его убедились: и малыми силами при умении и желании можно бить или хотя бы сдерживать яростный порыв неприятеля. Смоленщина. Дождь, дождь... Без карты, голодные, без табака брели мы, Павел Трошкин и я, по неведомому нам лесу в направлении к Ярцеву, где, как нам сказали, дислоцируется «группа» неведомого нам командира Рокоссовского. То было после чудовищно трудной переправы через Днепр под неистовой бомбежкой нацистов. Увидели сидящих под деревом троих военных, были они в плащ-палатках, и звания их определить мы не смогли. Но наши же! Подошли, назвали себя. Один из них, высвободив руку из-под плаща, протянул нам по папиросе. Мы удивились — «Казбек» у солдата? Но и обрадовались, успокоились.

— Куда? — спросил угощавший.

— В Ярцево.

Солдат улыбнулся — к кому?

— Да вот, говорят, есть там такой командир Рокоссовский.

Солдат промолчал. Не знал, видимо, такого.

Вдруг один из соседей того солдата спросил:

— Не пора ли нам, товарищ генерал?

Что? Солдат, оказывается, — генерал?

Высокий, худощавый, он встал и укоризненно поглядел на адъютанта, видимо. Ну, ясно — опасно же, нельзя в такой обстановке открывать достаточно высокое звание начальника кому бы то ни было, даже неизвестным корреспондентам!.. Позже мы узнали, то был Рокоссовский, привыкший перед любой операцией лично осмотреть местность предстоящего боя.

Так выглядело первое знакомство с будущим командующим 16‑й армией Западного фронта. На Смоленщине врага наконец надолго остановили. Базируясь в Вязьме, корреспонденты «Известий», «Правды», «Красной звезды» для быстрой связи с редакциями даже телефоном обзавелись, даже пировали в свободный час, когда наезжали к нам Константин Симонов с коньяком и московскими новостями и драматург Константин Финн с новыми анекдотами и небылицами. Бывали в Ярцеве у Рокоссовского. Спрашивали, где начал он войну.

— В Киевском военном округе, у Кирпоноса, тоже бывшего кавалериста. Вам известно, готовность приграничных частей должна исчисляться не днями, а часами. В округе, к сожалению, было не так. Не совсем так. Июнь сорок первого, а не получено ни одной новой, современной машины, полагающейся корпусу по плану мобилизации. Вечером же двадцать первого перебежал к нам от немцев поляк, солдат. Сообщил — на рассвете гитлеровцы начнут вторжение в Россию.

— И тогда не началось еще пополнение танками?

— Нет. Машин явно было недостаточно. Боеприпасов тоже. Зато командиры частей действовали спокойно, уверенно, быстро, я мог на них положиться, дело свое они знали отлично... Немцы уже бомбили Киев. Вскрыв на свой страх и риск секретный пакет, — это разрешалось сделать только с ведома Совнаркома или Народного комиссара обороны, — узнал: приказано продвинуться в сторону Ровно — Луцк — Ковель! Мучила вражеская авиация. Множество наших летчиков гибло из-за неравных сил в боях с «юнкерсами», «хейнкелями», «мессершмиттами». Иные наши воздушные корабли были уничтожены, не успев подняться из-за отсутствия горючего, прямо на аэродромах. Еще бы, мы перевооружиться не успели: Сталин, оттягивая время, полагал, что нападение Гитлера будет начато не раньше сорок второго года... Но стоит ли говорить о прошлом? Сейчас положение еще более грозное. Так близка Москва!

Приближались трагические дни, когда тогдашняя 16‑я, потом 19‑я армия генерала Михаила Федоровича Лукина и еще три наших армии после грандиозного наступления войск фельдмаршала фон Бока по плану «Тайфун» оказались на многострадальной Смоленщине в тисках окружения. Военные корреспонденты метались по всем направлениям, не зная, где линия фронта, где тыл, где оккупированная земля. Но о тех неудачах наших известно многим.

Вспоминаю смоленский городок Ельню. Видимо, его расположение на важной для обеих сторон железной дороге привело к тому, что в конце лета сорок первого года он стал центром ожесточенных боев и дважды переходил из рук в руки. Окончательно освободили его, как это ни печально, только в 1943 году, то есть после Сталинградской битвы и грозного для противника ее результата. Не забыть командира полка 24‑й армии генерала Ракутина — подполковника Некрасова. Нарушая Правило Устава о том, что командир не должен находиться в рядах наступающих групп, он подчас, черный от злобы, неистовый, властный, первым срывался из траншей в атаку, звал за собой солдат, воспламенял и малодушных, сам рвался навстречу и нередко кончал бой в нашу пользу, чудом оставаясь живым!

Как-то в разгар сражения мы с Петром Белявским увидели подходившего к нам Г. К. Жукова, командовавшего Западным фронтом. Мы смутились: пили из котелков пиво из привезенной откуда-то бочки. Маршал не обратил на это внимания, спросил, откуда мы, и поинтересовался, знаем ли мы Некрасова.

— О, уже две недели мы с его полком. Потрясающий командир.