Владимир Жданов - Добролюбов
В одном углу кто-то довольно явственно произнес: «Подлец!» — и опять все стихло. Тогда Давыдов подошел к Вяземскому и поклонился ему в пояс.
Институт был окончен
* * *На другой день Добролюбов без всякого сожаления покинул институтские стены, в которых провел четыре года, и отправился в Нижний. Он уехал почти неожиданно: вечером, после акта, зашел к Чернышевскому и встретил там его двоюродного брата А. Н. Пыпина, впоследствии известного ученого и литератора. Пыпин собирался в Саратов и предложил Добролюбову ехать вместе на следующий же день. Обрадовавшись попутчику, Николай Александрович начал поспешно готовиться к отъезду и даже Не успел попрощаться с друзьями. Позднее, посылая уже из Нижнего свои извинения Срезневскому, он шутил: «…я в Петербурге решительно ни с кем не успел проститься, ни даже с Иваном Ивановичем Давыдовым, моим благодетелем, незабвенным до конца дней моих».
Однако со своими институтскими друзьями — Шемановским, Бордюговым, также собиравшимися разъезжаться, он не только попрощался и условился о переписке, но успел поговорить на весьма важные темы. По-видимому, они обсудили вопрос о какой-то пропагандистской деятельности, носившей строго конспиративный характер. Во всяком случае, в первом же своем письме к Добролюбову Иван Бордюгов, гостивший у родных в городе Змиеве (на Украине), сообщал, что он потрясен рассказами о бедствиях «несчастных крестьян», и прибавлял к этому следующие многозначительные слова: «Касательно общего святого дела я еще ничего не предпринимал. В Харькове я пробыл один день; но никого из прежних моих товарищей не нашел… К некоторым я отправил письма…»
Разумеется, эти слова нельзя считать случайностью. Выражение «святое дело» служило в те годы обозначением «революционного дела» и именно в этом смысле не раз употреблялось Добролюбовым.
Итак, он отправился на родину.
Встреча с родными, в особенности с выросшими за три года сестрами и братьями, была радостной; столичного гостя (он приехал в Нижний литератором!) принимали радушно. В первые дни он занимался устройством разных домашних дел и, между прочим, обсуждал с опекунами вопрос о замужестве Антонины, которой сделал предложение Михаил Алексеевич Костров, когда-то бывший его учителем. Один из мемуаристов отмечает, что в этот свой приезд на родину Добролюбов просил учителя семинарии Л. И. Сахарова сообщать ему факты административного произвола; утверждают, будто бы эти факты Добролюбов собирал для своей переписки с Герценом (Герцен имел немало корреспондентов в России, которые доставляли материалы для обличительных выступлений «Колокола», издававшегося в Лондоне). Однако других, более точных сведений об этой переписке не сохранилось.
Как только прошла радость первого свидания и были улажены домашние дела, так стало ясно, что больше ему нечего делать в родном городе: у него уже не было общих интересов с той средой, к которой он сам когда-то принадлежал, ему претили обычаи поповско-мещанского быта. «Голос крови», по его же выражению, становился почти не слышен, его заглушили «другие, более высокие и общие интересы».
«Я… окружен любезностями родных и знакомых с утра до вечера, — но странно и стыдно сказать, — признавался он в письме к Срезневскому, — мне теперь уже, — через неделю по приезде, делается страшно скучно в Нижнем. Жду не дождусь конца месяца, когда мне опять нужно будет, возвратиться в Петербург. Там мои родные по духу, там родина моей мысли, там я оставил многое, что для меня милее родственных патриархальных ласк…»
Его тянуло к друзьям, к Чернышевскому, к большой деятельности, которая ждала его в Петербурге и манила к себе, суля осуществление самых заветных мечтаний. Он чувствовал в себе много сил и потому бодро смотрел вперед. Стремясь очень много сделать для родины, он с надеждой думал о будущем. И когда товарищ его Златовратский, выпущенной по прихоти Давыдова младшим учителем и отправленный служить в Рязань, прислал ему грустное, «осеннее» письмо, Добролюбов ответил ему так:
«Теперь, право, время совсем не такое… Мы с тобой еще только начинаем нашу весну… Нас ожидают наслаждения науки, мысли, правды, радости любви и дружбы… Чего нам печалиться… Не будет ли слишком много чести и радости Ваньке» ежели мы станем падать духом от единого почерка пера его… Никогда и никто не унизит нас, пока сами мы высоко себя держим, — таково мое правило…»
В конце июля он был уже в Петербурге.
XIII ДУША «СОВРЕМЕННИКА»
трудное, сложное время, когда подъем общественного движения окрасил своим могучим влиянием все стороны русской жизни, пришел Добролюбов в редакцию «Современника». Это было самое высокое место тогда в России, с которого можно было видеть далеко вокруг. К журналу, крепко связанному с лучшими традициями русской литературы — от Пушкина до Некрасова, — тяготело все, что было в ней передового и честного.
Великий Пушкин основал этот журнал незадолго до своей смерти. При нем здесь печатались Жуковский, Гоголь, Тютчев, Кольцов, Баратынский; сам основатель «Современника» был одним из наиболее активных его авторов. Обладая зорким глазом, Заботясь о судьбах русской литературы, Пушкин собирался привлечь к работе в своем журнале молодого и еще сравнительно малоизвестного критика Виссариона Белинского. Белинский знал об этом и впоследствии с гордостью говорил друзьям, что несколько приветливых слов, сказанных о нем Пушкиным, всегда составляли лучшее утешение его жизни.
В 1847 году «Современник», после смерти Пушкина влачивший жалкое существование, перешел в руки Некрасова. С этого времени начался новый славный период его истории. Некрасов привлек к работе в журнале Белинского, который уже приобрел к тому времени широкую известность своей деятельностью в «Отечественных записках». Благодаря Некрасову и Белинскому журнал приобрел популярность в кругах демократической интеллигенции. На его страницах печатались произведения Герцена, Огарева, Тургенева, Гончарова, Григоровича и других писателей-реалистов, развивавших гоголевское критическое, направление в русской литературе. Журнал отличался чуткостью по отношению к новым явлениям в литературе, вниманием к общественным вопросам и главному из них — вопросу о крепостном праве.
После смерти Белинского (1848), в годы начавшейся политической реакции, давление цензуры и вея атмосфера «мрачного семилетия» (1848–1865), беспощадно глушившая малейшие проблески свободной мысли, привели к тому, что в журнале видное место заняли представители буржуазно-дворянского либерализма — Дружинин, Боткин, Анненков, насаждавшие реакционно-эстетские взгляды. Однако и в это трудное время некрасовский «Современник» оставался самым передовым русским журналом.
