Николай Внуков - Тот, кто называл себя О.Генри
Передайте привет и мои наилучшие пожелания Билли Рэйдлеру и доктору Уилларду.
Жду ответ.
Остаюсь ваш — Б. П.».
Билл выходил на новую тропу.
В Питтсбурге, несмотря на предложение Рочей остановиться у них, он поселился в Айрон Фронт Отеле.
Он не взял ни цента из денег, предложенных миссис Роч. Он осторожно тратил свои семьдесят пять долларов.
Он ждал.
Он знал: в конце концов из Вашингтона, Нью-Йорка или из Сан-Франциско придет письмо с предложением.
А пока ежедневно к десяти утра он шел на Четвертую авеню и останавливался против большого коричневого дома, окна которого были прикрыты зелеными жалюзи.
Он вынимал из кармана часы и смотрел, как минутная стрелка подкрадывается к цифре три. Когда вороненое лезвие стрелки перерезало тройку пополам, из дома выбегала девочка в синем шерстяном платье.
— О, ты уже пришел, папа! — говорила она и просовывала тонкую ладонь под его руку.
Так, рука об руку, они медленно шагали по улице.
— Что ты мне сегодня расскажешь, папа?
Он улыбался.
— Если хочешь, про то, как меня принимали во дворце индийского магараджи. Или как турки в Стамбуле боятся свиней. Или о сальвадорских индейцах.
Девочка заглядывала ему в лицо. У нее был грустный разрез глаз.
— Какой ты счастливый, папа! Мне хотелось бы увидеть места, где ты побывал.
Он улыбался.
— Это не так интересно, как ты думаешь, Марги.
— Нет, папа, я знаю, что интересно. Я знаю! Только ты почему-то не хочешь рассказывать.
— Он прибавлял шаг.
— Хочешь я расскажу тебе про родео?
— А что такое родео?
— Это состязание ковбоев.
— Ты в прошлый раз уже рассказывал про ковбоев. Мне хочется про острова в Южном океане. Ты, ведь был на островах, папа?
— Нет, Марги, на островах я не был.
— Ну, тогда про индейцев. Про тех, у которых на голове перья. У нас в городе такие были. Они представляли в цирке. Они очень смешные.
— Индейцы — смелые люди, Марги.
— Они все время воюют, правда? Так говорит бабушка.
— Они любят свободу, Марги. Они любят зеленые леса, небо, ветер и солнце. Это — люди-птицы, девочка.
— Но, папа, ведь и мы тоже любим ветер и солнце.
Он покачал головой.
— Мы любим клетки.
— Какие клетки? — удивлялась Маргарэт.
— Мы отвыкли от простора, дочка. Нам тесно. Нам душно. Но мы ничего не можем сделать. Уже слишком поздно. Слишком много мы настроили клеток. Клетки-дома, клетки-города, клетки-книги, клетки-законы…
— Ты непонятно рассказываешь, папа.
— Ну, хорошо. Я тебе все-таки расскажу про родео.
…Письмо пришло из Нью-Йорка в марте 1902 года.
Издатель «Эйнсли мэгэзин» Гилмен Холл посоветовал ему перебраться «поближе к сердцу страны, где он, безусловно, найдет восторженных поклонников своего дарования и пробьет себе путь в большую литературу».
«Выезжайте немедленно, — писал Холл. — Наш журнал окажет вам всевозможную поддержку.
К сему прилагаю чек на 100 долларов на дорожные расходы».
Билл в тот же день отправил деньги обратно издателю вместе с телеграммой:
«Предложение принимаю. Деньги не нужны».
Он хотел войти в новый мир независимым, гордым и спокойным.
В деньгах он действительно не нуждался. В декабре он получил от «Эйнсли» сто долларов за рассказ «Красное и черное», а в канун Нового года журнал «Мэнси» прислал шестьдесят долларов за «Коварство Харгрэвса». Кроме того, в «Эйнсли» были отправлены «Друзья из Сан-Розарио» и «Исчезновение Черного Орла». По письму Холла он догадался, что издателю они нравятся. Об условиях работы для «Эйнсли» он хотел договориться на месте.
— Ты опять уезжаешь, папа? — спросила Маргарэт.
— Да, Марги, мне нужно ехать.
В Китай?
Он засмеялся, подхватил дочь на руки и поцеловал ее грустные глаза.
— Нет, девочка, нет, маленькая Дэл. На этот раз я не поеду ни в Китай, ни в Индию, ни на Цейлон. Я еду в Нью-Йорк.
— Я хочу с тобой, папа.
Он опустил ее на пол, погрозил пальцем и подмигнул:
— Т-с-с, Марги. Сейчас я поделюсь с тобой одной тайной. Ну, не вешай нос, улыбнись, слушай. Дай слово, что ты ничего не скажешь бабушке. Вот так. Хорошо. Слушай внимательно. Пройдет сто дней. Я оставлю тебе толстый красный карандаш, и ты будешь зачеркивать каждый вечер по одному дню в календаре, что висит на стене в гостиной. Так вот, когда ты зачеркнешь последний, сотый день, ты получишь от меня большое письмо. Там, в конверте, будет еще железнодорожный билет с зеленой полоской. Ты возьмешь билет и пойдешь на вокзал. Ты сядешь в красивый голубой вагон с большими окнами и приедешь в город, который в сто раз больше Питтсбурга. И вокзал там в десять раз больше, чем в Питтсбурге. Но ты ничего не бойся. Ты попроси кондуктора опустить стекло в окне и выгляни наружу. Ты сразу увидишь меня. Т-с-с! Кажется, идет бабушка. Ты поняла меня, Марги?
— Да, папа. Я буду зачеркивать дни.
В комнату вошла миссис Роч.
Ваши рубашки и носки готовы, Вильям. Прачка только что принесла их.
— Отлично, — сказал Билл. — Пожалуй, я пойду укладываться. Надеюсь, ты будешь умницей, Маргарэт?
— Да, папа.
Он уехал утром следующего дня, положив под подушку дочери десятидолларовую бумажку.
ГЛАВА О РЫБАКАХ,
которые плетут свои сети за столами в светлых комнатах, о золотых самородках, валяющихся под ногами, и о Плотнике, слушающем Моржа
Итак — Нью-Йорк.
Первые прогулки от Тридцать четвертой улицы до Бродвея.
Первые строчки первых впечатлений в толстом сафьяновом блокноте.
«Великий Багдад — над подземкой.
Толпы Аль-Рашидов.
По тротуару с опаской прокрадываются Одноглазый Дервиш, Маленький Горбун и Шестой Брат Цирюльника.
С благоговением здесь произносят имя могучего джинна Рок-Эф-Эль-Эра, шепотом говорят о страшных делах калифа Кар-Нег-Ги.
Синдбад-Мореход стоит у руля деревянного парохода для воскресных экскурсий. На палубе толпятся школьники. Синдбад перекладывает руль. Пароход бодро поплевывает горячей водой из машины и берет курс на Эллис-Айленд.
Здесь десять султанов на одну Шехерезаду, поэтому Шехерезады Нового Багдада не боятся рокового шелкового шнурка.
Здесь происходят важные и неожиданные события. Заворачиваешь за угол и попадаешь острием зонта в глаз старому знакомому из Кутней-Фоллс. Гуляешь в Центральном парке, хочешь сорвать гвоздику — и вдруг на тебя нападают бандиты, «Скорая помощь» везет тебя в больницу, ты женишься на сиделке, разводишься, перебиваешься с хлеба на квас, стоишь в очереди в ночлежку, женишься на богатой наследнице, отдаешь белье в механическую стирку, платишь членские взносы в клуб, бродишь по улицам, кто-то манит тебя пальцем, роняет к твоим ногам дорогой платок, на тебя роняют с крыши дома кирпич, лопается трос в лифте, твой желудок не ладит с готовыми обедами, на тебя наезжает автомобиль, тебе ампутируют ногу, общее заражение, тебя оплакивают родственники, твое тело кремируют, пакетик с твоим прахом рассыпается в давке, несколько человек чихают — и круг жизни завершен в бешеном темпе тустепа».
