Роксана Сац - Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре
Прибыли в Москву. Оба опаздываем, пути наши дальше расходятся.
— Ну, до свидания.
— До свидания.
Пошел, смотрю вслед, сейчас скроется. Нет, остановился. Возвращается:
— А может, сходим завтра вместе в театр?
— Давай.
— Тогда встретимся в полдвенадцатого на Арбатской.
— Хорошо.
— Ну, до завтра.
— До завтра.
Завтра! Какое замечательное слово! Завтра — это надежда, это — мост в будущее. Скорее бы оно наступило, это завтра.
Оно наступило. Я иду на свидание. Я предвкушаю встречу. Наверное, он наденет свой выходной костюм, ведь мы идем в театр. Но почему так рано — полдвенадцатого. Может, спектакль детский?
В вестибюле метро он меня уже ждал. Костюм был тот же, что вчера, вернее, не костюм, а рубашка-ковбоечка и брюки в полоску, сзади аккуратная латка.
— Знаешь что? — сказал он мне. — Мы пойдем через служебный, я там уже примелькался, а ты пройдешь по моему пропуску. Он достал свое удостоверение и дополнил фамилию Карпов буквой «а».
Это был спектакль «Варвары» Ленинградского (Товстоноговского) театра, гастролировавшего тогда в Москве. По воскресеньям играли его дважды, а для массовки использовали студентов театральных училищ. Это обходилось дешевле, чем везти из Ленинграда своих актеров.
Спектакль меня потряс. В первый раз я ощутила масштаб творческого гения Товстоногова и его актеров. Когда Юра после спросил меня, заметила ли я его на сцене, честно ответила, что нет. Я не только его не видела, я почти про него забыла, так была поглощена пронзительным искусством ленинградских актеров, актерской игры.
В тот же день я побывала у Юры, а он у меня дома. Его жилище (домом это трудно назвать) находилось у Красных ворот в глубине колодца-двора в двухэтажном кирпичном строении напротив районного отделения милиции, откуда то и дело доносился мат и крики задержанных — это с ними проводили «работу» стражи порядка. Комната на первом этаже в конце длиннющего коридора напротив туалета. В квартире еще семь семей, на всех, как и туалет, одна кухня, о ванной не может быть и речи.
Когда-то отец Юры получил ордер на самую большую в 40 метров комнату в этом коммунальном раю. Но он был холост, его друг только что женился; поставили перегородку — и получилось две комнаты: большую другу, меньшую себе. В этой меньшей никогда не было дневного света, а кроме пяти человек — Юры, его мамы, отчима, двух сестер-близняшек, находились и все их пожитки. И все же как здесь бывало уютно! Достаточно было взглянуть на круглое доброе лицо хозяйки и мамы Елизаветы Ивановны, чтобы почувствовать себя легко и просто.
— Мама, познакомься, это Ксанка, — и посмотрел на нее вопросительно. Она поняла вопрос.
— Садитесь, Ксана, у меня кое-что осталось от обеда, а чай будем пить вместе.
Доброта и бедность были олицетворением этого дома. Отец Юры ушел на фронт в первый же день войны. Его жена в то время была на 7 месяце. Эвакуировались в Пензу, тогда Молотов. Девчонок чуть не с первых дней запихали в ясли, Юру в железнодорожный техникум, сама Елизавета Ивановна устроилась секретаршей к жене Ворошилова, развившей в городе соцбытовую деятельность. В 1943 году на отца пришла похоронка, а через год Елизавета Ивановна связала свою судьбу с его другом, который по просьбе отца все это время, как мог, помогал им.
Отчим был человеком порядочным, но своенравным и деспотичным. Елизавету Ивановну он очень любил, но всячески подчеркивал, что облагодетельствовал, взяв с тремя детьми. Особенно огорчало ее отношение к Юре. Отчим его недолюбливал, хотя и старался скрыть: Юра больше всех был похож на отца, в отличие от своих сестренок не хотел и не мог звать отчима папой, а во время семейных размолвок на его плече выплакивалась мама.
Но в тот первый день отчим был в хорошем расположении, а две черноглазые девчушки растянули в улыбке рты до ушей. Но самое сильное впечатление на меня тогда, да и потом, произвела Елизавета Ивановна.
Однако, я ошибалась, думая, что Юра позвал меня к себе домой потому что уже по уши влюблен и хочет как можно скорее представить своим родным. Он просто очень хотел есть и не без основания полагал, что и я тоже, а денег хоть на самый скромный обед в какой-нибудь забегаловке не было, как не было выходного наряда ни у него, ни у отчима, сестер или мамы. Латки — вот что украшало в этой семье одежду, простыни, даже скатерть на обеденном столе. Они жили на две стипендии: отчима в 100 рублей (он учился на курсах повышения квалификации) и Юрину — в 20. Ее до копейки он отдавал маме, только трехрублевые «халтуры» оставались на карманные расходы (на «халтурные» деньги он и купил себе хлорвиниловый плащ, в котором поразил мое воображение у Центрального детского).
В тот же день Юра впервые перешагнул порог и моего жилища, где отовсюду — со стен, с потолка — на него смотрел Андрей.
— Это что — музей? — спросил он, разглядывая фотографии.
— Это мой жених, мы поженимся через два года, — ответила я, стремясь внушить себе то, во что давно не верила сама.
* * *Моя мама четырежды была замужем. Немало было и увлечений. Красавица, остроумнейший собеседник, она была неотразима. Ее взаимности добивались самые великие, из-за нее стрелялись или (чаще!) прозрачно намекали на уход из жизни, и она сама, бывало, едва не теряла головы в исступлении любовного угара. Нет, я не была на нее и в этом похожа, хотя флиртовала и увлекалась, но легкий ветерок не сравнишь с ураганом. Так было до встречи с Юрой, а после… Может, об этом лучше всех сказала та же мама:
— Мне кажется, ваша любовь была такой огромной, что с ним, единственным, ты испытала не меньше, чем за свою жизнь испытала я.
Наверное, она, как всегда, была права…
Романы, как и все на свете, развиваются по-разному. Некоторые — старомодные — годами, ультрасовременные часами или даже минутами. У нас был «средний вариант»: со времени проводов Лидки и до полного сближения прошло четыре месяца. Всего? Или целых? Это как смотреть.
* * *Мы встречались каждый день. Чаще вечером, и весь день я жила воспоминаниями или ожиданием встречи. Мои ближайшие институтские подруги две Иры, смеясь, говорили, что я стала сомнамбулой — смотрю только внутрь себя и невозможно вывести меня из этого состояния. Я смеялась, но в общем-то мне было все равно, кто и что говорит и как оцениваются со стороны мои поступки — я любила. Интересно, что в то время я была уверена в том, что я для него — мимолетный каприз, легкое увлечение, которое скоро пройдет. Но все равно я была благодарна судьбе за этот бесценный подарок, за то, что я познала настоящую любовь.
