Варлен Стронгин - Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь
– Пока будем работать здесь. У осетинского народа удивительная тяга к образованию, к познанию жизни. Коста Хетагуров старался пробудить чувство национального достоинства в людях, попавших в тиски чиновничества и дворянства, и вместе с тем не отделял ни себя, ни свой народ от остального мира: «Весь мир – мой храм, любовь моя – святыня, вселенная – отечество мое». И знаешь, Тася, когда вдруг в городе закрыли женскую школу, арбы с приехавшими учиться девушками запрудили улицы. Люди стучали отчаянно в двери школы, девушки плакали, не желая возвращаться в аулы. А поскольку мы остаемся, то неплохо было бы познакомиться с обычаями людей, среди которых живем. У меня есть мыслишка…
– Написать пьесу на местную тему! – догадалась Тася.
– Не знаю, – смутился Миша, – может быть. В репертуаре театра нет ни одного спектакля из жизни осетин. Я один такую пьесу не осилю, не зная ни истории народа, ни даже его обычаев. Помоги мне, Тася, разузнай самые интересные обычаи осетин, свойства их характера, национальную пищу. Ведь мы, кроме лепешек и мацони, ничего не ели.
Тася была польщена предложением Михаила. Она никогда не показывала обиду, что муж не делится с нею своими литературными задумками. Он догадался об этом и однажды заметил ей:
– Не сердись, Таська, плохая примета рассказывать о том, что еще не написано. Потом ты все прочитаешь и увидишь.
Так и случалось. Его фельетоны она прочитывала в газете, а работая в театре, ходила даже на репетиции его пьес.
Тася долго и тщательно отбирала то, что могло пригодиться Михаилу для создания национальной пьесы.
Для этого завела специальный дневник. Вот некоторые записи из него:
«Тяжелобольного знакомые и родственники не оставляют одного ни днем, ни ночью. Чтобы отвлечь больного от болезни, ему рассказывают сказки, играют на фандыре (осетинский вид скрипки) или на небольшой двенадцатиструнной арфе, при этом распевают легенды о мифических героях. В последние минуты жизни больного расспрашивают о покойниках – не видит ли он такого-то, что делает такой-то, не голодает ли, кто его окружает… Такими вопросами они настраивают воображение больного до такой степени, что он начинает отвечать на их вопросы.
Иред (калым) является мерилом достоинства крови. Раз установленный, его нельзя менять произвольно. Расчет производится коровами. Богачи в Нарской котловине брали калым в сто коров.
Вера в загробную жизнь безгранична. Ад (зындон) страшен многими наказаниями. Муж и жена лежат на воловьей шкуре и накрытые волчьей шкурой такой же величины. Муж с руганью тянет шкуру на себя, жена с такой же бранью к себе, и оба никак не могут укрыться. Они всю жизнь ссорились, дрались и не давали покоя соседям.
Далее открывается другая картина. Женщина лежит навзничь, а на ее груди огромные жернова мелют кремниевые камни за то, что она, работая на мельнице, воровала муку из чужих мешков. Невдалеке мужчина из глубокого рва тянет наверх камни и не может донести ни одного – такое наказание он несет за то, что, измеряя участки пашен, себе отмерял больше, чем другим.
Далее виднеется море и посреди его островок, где расположена скорлупа вороньего яйца, которое служит жилищем грешнику, а дверью в него служит отверстие величиной с игольное ушко – он жил на земле замкнуто, ни одного гостя не принял, ненавидел людей, истязал семью и выгнал жену с детьми из дому.
Изо льда торчит голова молодого человека, который часто ходил к жене своего приятеля. Затем виден ледяной замок, в котором на ледяных креслах сидят три старика, каждого бреют льдышкой за то, что в жизни люди доверяли им решать свои дела, а они решали их вкривь и вкось.
Кончается ад (зындон), и открываются картины райского преддверия. Муж и жена лежат рядышком, накрытые заячьей кожей, покрывала хватает в избытке – они свою жизнь провели в любви и мире.
В серебряном замке на серебряных креслах сидят три старика с длинными белыми бородами, у каждого в руке серебряная палка. Эти старики на земле тоже были судьями, но правдивыми, добрыми, честными. Далее видны ворота рая, за которыми все его обитатели благоденствуют».
Тася подумала и внесла в дневник существующие в осетинском народе сословия, знания их тоже могут пригодиться Мише.
«Стыр мыглаг – самые богатые люди, кровь их ценилась выше, чем у других людей, и калым они брали выше всякого предела.
Фарссаг – сословие беднее первого, его боковые ветви, таких людей большинство.
Кавдасард – отец представляет сильную и властную фамилию, но не столь знатная жена и ее дети находились всегда в унизительном положении.
Алхад – самый обиженный, приобретался где-нибудь на стороне, был купленным или похищенным ребенком и становился жертвой любого произвола».
Тася выписала для Миши любопытную осетинскую пословицу: «Лошадь, ружье и молодая жена всегда требуют ухода!»
При кровной мести сначала оплакивают убийцу, а потом убитого. Кровная месть возникла как мера самообороны. Если кто-то обижал одного из членов рода, то последний принимал на себя его обиду. Мстили не только за убийство, но и за ранение, оскорбление словом или действием как отдельной личности, так и предметов, понятий, символизирующих род, родовое единство, а также за ругань покойников, разрытие могил, оскорбление их, похищение девицы, поношение чести матери, жены, сестры.
Коста Хетагуров отмечал взаимопомощь осетин, от всей души откликавшихся на нужды других при уборке урожая, стихийных бедствиях. Велико и добросердечно было у осетин гостеприимство. Этот обычай оберегал даже убийцу в доме врагов, если он вверял им свою судьбу как гость. Обращение «я – твой гость» уже обеспечивало просящему безопасность и защиту.
Почиталось уважение к женщине. «До каких пределов ни дошло опьянение мужчин, как бы развязно ни вела себя компания молодежи, как бы ни было велико ожесточение ссорящихся, дерущихся и сражающихся, одно появление женщины обуздывало буянов, останавливало кровопролитие», – писал Коста Хетагуров – великий просветитель своего народа.
Когда женщина вмешивалась в кровавые схватки, с криком и распущенными волосами, то все пристыженные мужчины вкладывали сабли в ножны и расходились.
Крайне неприличным считалось, если кто-либо говорил, прервав собеседника. Коста Хетагуров считал, что самое нежное и тонкое чувство пробивалось иногда у осетин сквозь грубую оболочку, нараставшую в горских племенах в течение десятков веков, чувство изящного и поэтического составляет не внешнюю, а внутреннюю принадлежность осетинского народа.
И еще записала Тася в дневнике, что в 1862 году во Владикавказе была открыта первая школа для осетинских девушек, готовила учительниц и была названа Ольгинской – в честь великой княгини Ольги Федоровны.
