Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
Реальная переписка у Пастернака только с Мариной Цветаевой – они пишут о том, о чем только они могут писать. Когда Пастернак пишет родителям – это смолоду взятый тон нескромного, обнажающегося и в этом уже неуважительного откровения перед родителями в переписке. Он должен писать о самых простых житейских делах, родители его не стоят творческих писем – это их не очень интересует, да и не должно по высшему закону интересовать, они не тот сборный «читатель», перед которым он обязан раскрываться полностью и игнорировать их частную, обыденную сторону.
С родителями все наоборот, он проигрывает перед ними темы и варьяции произведения несвойственного ему жанра – бытописательного романа. Письма Пастернака – они многочисленные и объемные, адресатов у него не так много, и тем хуже. Он начинает считать этот эпистолярий все более и более обязательным для себя, и исследователи радостно называют его переписку частью его творчества. Слишком реальной это на самом деле было частью – обязаловка одухотворенного бытописательства родителям вывела его на форму «Доктора Живаго», откуда лучше бы было убрать сюжеты, очевидно, казавшиеся ему такими ловкими, и всякие семейные его идеи. Его семья – не связанная никакими ни перед кем обязательствами чувственная и беспредельно возвышенная в самой чувственности страсть к Зинаиде Николаевне. И лямка с неудачными сыновьями. Семья ли это?
Семейные письма он пишет семье – папе, маме и сестрам. Все взбешены. Если бы он не был знаменит (они там знают это) и богат (он из беспредельно нищей страны отправляет им жену с сыном и грозится сам приехать – то один, то с новой женой, представляет это как радостные фантазии, будто загвоздка вся только в его решении, желании, расположении духа и пр.), – по крайней мере собственные фантазии он оплачивает сам и в расчетах очень щепетилен, – если бы не это, его тона выдержать они бы не смогли. «…за это время последнее у тебя (т.е. от тебя) было много писем, одно за другим и объемистых ко мне, нашим, Жене и т.д. … и каждый раз новые планы в связи с Женей и Жененком, а из опыта я знаю, что пока я терзаюсь на 10 страницах (довольно жестко и пренебрежительно сказано) <…> – в это время уже новый назрел план, противоположный предыдущему, сопровождающийся письменным оправданием, что напрасно я трачу живые соки души, это было лишь выражено как некое неосуществимое и само собой понятное, а может быть, плохо понятое вовсе и т.д.».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 322.
Отец пишет пародию на Бориса. Борису Леонидовичу 36 лет, его речи передразниваются. Отсылая восторженные письма note 9, прилагает квитанции (он совершает небольшие банковские операции – поддерживает родственников и родственников родственников небольшими суммами в российских рублях, а за границей эти переводы возвращаются ему, накапливаясь, в валюте – те самые деньги, которые он, в ужасе перед возможностью оскорбить щепетильность Жени, называет «Жениным заработком»).
В Париж Пастернак ехал не в широком плаще Чайлд Гарольдом, движимый охотой к перемене мест. В Германии к 1935 году родители кое-что знали о Советах. Из Мюнхена в Берлин, первым классом, они могли бы приехать и сами. «Он телеграфировал родителям, что пробудет в Берлине целый день и сможет с ними увидеться, но они были в Мюнхене, и к нему приехала только его сестра Жозефина с мужем».
ПАСТЕРНАК Е.Б., ПАСТЕРНАК Е.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 302.
Такси, дочь с зятем поддержали бы под руки – двенадцать лет разлуки. Они для всех – годы. Для отца с матерью, казалось бы, тоже…
После описываемых событий слабые здоровьем родители еще многое что предпринимали, например, собирались возвращаться в СССР: поездка туда – это не четыреста пятьдесят километров из Мюнхена в Берлин, да еще со всем скарбом, жизнью, картинами; сколько было предварительных переговоров, поездок – на встречу в тот же Берлин к Бухарину, например. Надо было четко договориться об условиях жизни в СССР (приглашали уже не в Россию), Леонид Осипович хлопочет «…о предоставлении квартиры и гонораре, при котором я не нуждался бы и мог бы работать, а также о возможности приезжать хоть раз в год повидать детей (Жоню и Лидка – с Борисом как-то удалось перетерпеть) („и художнику необходимо также „посещать Европы“, ведь?!“)».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 658. Написано все правильно – разве что последнее утверждение верно для художника в молодости, в учении, в конкуренции. А в том возрасте, когда уже даже до сына после двенадцатилетней разлуки не доехать, пожалуй, можно обойтись и без «Европ». Другое дело, что художник – да и всякий человек, как ни обидно это для художников – хочет чувствовать себя свободным, но Леонид Осипович насчет СССР не обольщался и свобод хотел хотя бы только для себя лично, для отдельно взятого художника.
«Им нравились оперные арии, тенора, кинозвезды их молодости; живопись, напротив, не волновала, в искусстве привлекало все „классическое“, решение кроссвордов доставляло удовольствие, мои литературные занятия озадачивали и огорчали. Думали, что я заблуждаюсь, моя судьба внушала им тревогу, но поддерживали меня насколько могли, потому что я был их ребенком. Впоследствии, когда мне удалось кое-что напечатать там и сям, они были польщены и временами даже гордились мной, но я знаю, что, окажись я обыкновенным графоманом и неудачником, их отношение ко мне было бы точно таким же. Они любили меня больше, чем себя, и, скорее всего, не поняли бы вовсе моего чувства вины перед ними. Главное – это хлеб на столе, опрятная одежда и хорошее здоровье. То были их синонимы любви, и они были лучше моих».
БРОДСКИЙ И. Полторы комнаты.
Представления Бродского о жизни, те, которые зиждились на детских, семейных, физически-родовых ощущениях, возможно, давали ему повод воспринимать участников – своих родителей – их авторами или соавторами. Что-то раннее непонятно откуда пришедшее, – может, что-то великое в его душе создавалось его родителями? Ведь «Следует ли отнестись к содержимому своего черепа как к тому, что осталось от них на земле? Возможно» (БРОДСКИЙ И. «Полторы комнаты»).
Было ли желание разделить свой гений на троих? Разве что при беглом просмотре отвергнутых вариантов: какие-то объективные достоинства у родителей были, он их называет – и идет дальше, проявляя свое сыновье теплое уважение не объективными – фальшивыми и натянутыми – достижениями, а просто своей любовью и неотделимостью от них. Думаю, вздохнул облегченно, что не надо делать стойку и зорко следить, не обидел ли кто отца, верно ли понял статус, не перепутал ли что, не упустил. А главное облегчение – свобода от сравнений. Думаю, он считал свой жребий удачнейшим: никто не придет к нему расправляться с ним, как он с Лидией Корнеевной Чуковской, едва их представили друг другу.
