Тим Скоренко - Легенды неизвестной Америки
Так как с первым паровозом я работать закончил, а с остальными по разработанной мной документации вполне могли справиться другие (да и до установки освещения было ещё достаточно далеко), с Холманом я почти не пересекался, лишь пару раз видел его издалека. Акции его продавались хуже, чем перед демонстрацией паровоза, эпидемия пошла на спад. И через некоторое время я стал замечать, что офисы Holman Locomotive Speeding Truck Co постепенно сворачивают свою работу. Там, где они находились, появлялись объявления «сдаётся», витрины пустовали, коммивояжёров не было видно. Я понял, что Холман готовится к исчезновению.
Тогда я решился и отправился к главному инженеру Говарду Слейтеру. Слейтер был сед, лыс и мрачен. Он отлично разбирался в паровозах и ни бельмеса не понимал ни в чём другом. Он не знал, кто такой Эдгар По, и не мог точно назвать даты гражданской войны (хотя застал её, надо отметить), зато про паровозы мог говорить часами. Идеальный главный инженер для крупного паровозостроительного завода.
Слейтер принял меня благожелательно и предложил рассказать ему о приведшей к нему проблеме. Я как мог изложил ему историю первой аферы Холмана, а затем решился спросить, оплатил ли мистер Холман постройку остальных двух машин.
«Мистер Джейкобсон! — ответил мне Слейтер. — Вы молоды и неопытны. Я понимаю ваше рвение и ценю его, но в данном случае оно излишне. Мистер Холман прекрасно понимает, что делает. За то, что уже сделано и по первому, и по остальным паровозам, заплачено в полной мере. Мы не имеем никаких оснований сомневаться в честности мистера Холмана и его платёжеспособности».
В последнем я и сам не сомневался. В принципе, Слейтер был прав. Холман платит — Холман и заказывает музыку. Какое право я имел вмешиваться в его дела?
А потом он, наконец-то, пропал. Я говорю это, потому что искренне ждал его исчезновения. Я не мог поверить в то, что Холман и в самом деле решил продвинуть своё чудовище на рынок и потратить деньги на изготовление целых трёх экземпляров. В один прекрасный день он не пришёл инспектировать паровоз, как мне рассказали рабочие. Потом возник вопрос, где Холман и будет ли он платить за дальнейшую работу. Оказалось, что в бывшей его квартире уже неделю как проживает какая-то пожилая дама, а сам Холман уже давным-давно сел на поезд, идущий куда-то на запад, и был таков.
Я мысленно поаплодировал этому человеку. Он во второй раз всех обманул, причём ровно по той же схеме и даже в том же самом штате! Как и предсказывал нью-йоркский журналист, свой удивительный паровоз он оставил в наследство железнодорожному управлению штата Нью-Джерси. Позже его вернули в состояние «4-4-0» и продали в Канзас, где он успешно работал на Северной железной дороге долгие годы. Как оказалось впоследствии, Холман дважды получал патенты на «тележки-ускорители» — в 1895 и 1898 годах. Всего же у него было шесть железнодорожных патентов разной степени важности. На этом заканчивается первая часть моей истории.
***
Минуло почти тридцать лет. В 1925 году я возглавлял Юго-Восточное отделение Американского патентного бюро. Из инженерного дела я ушёл ещё в 1900-е и достаточно быстро сделал карьеру в патентном деле. Мне нравилось копаться в чужих изобретениях, изобличать их недостатки, находить их устаревшими или повторяющими уже зарегистрированные авторские свидетельства. Я и сам запатентовал ряд мелких усовершенствований в конструкции локомотивов, почти все они так или иначе были внедрены в производство. Много лет проработав с патентами, я научился отличать изначально бесперспективные конструкции от тех, которые могли принести их создателю какую-никакую прибыль.
У меня была жена и двое сыновей, умных и крепких ребят; младший учился в университете в Принстоне, старший уже работал — как ни странно, в компании Baldwin. Видимо, паровозы — это у нас семейное.
В мои обязанности по работе не входил просмотр многочисленных заявок, поступающих со всех уголков страны. Для этого хватало моих подчинённых. Но, честно говоря, мне нравилось просматривать заявки. С авторами наиболее интересных я встречался лично. Некоторым я безвозмездно помогал пристроить своё изобретение, иным объяснял на пальцах бессмысленность их идеи, в общем, работал в своё удовольствие. Одной из задач профессионального патентоведа является отсеивание откровенных сумасшедших до того, как их заявка пройдёт все бюрократические препоны и возникнет необходимость созывать комиссию. Таким отсеиванием я тоже занимался. Иногда было очень весело беседовать с сумасшедшими, право слово. Я знаю, что нехорошо так говорить, но что поделаешь, буду честен с собой и с вами.
В один из рабочих дней я сидел в своём кабинете и разбирал небольшую стопку заявок, отобранных для меня моим заместителем. В большинстве своём они оказались на редкость скучными или бесперспективными. Но вдруг мой взгляд зацепился за знакомое имя — У. Дж. Холман. Я вытащил патент из стопки и прочёл его.
Как ни странно, он не имел отношения к железной дороге. Это была усовершенствованная конструкция сельскохозяйственного листера. Листер — это особый вид плуга, способный отваливать земляной пласт сразу на обе стороны. Сложно сказать, почему этот патент попал в мою стопку, но я был благодарен судьбе. Значит, старик Холман был ещё жив — сколько же лет ему стукнуло? Правда, у изобретения было два создателя — помимо Холмана, к нему приложил руку некто Джордж Хэйуорд. Но последний был мне малоинтересен (собственно, как и сам плуг — им пусть занимаются мои подчинённые). В первую очередь я хотел поговорить с Холманом. И я поручил моему секретарю найти господина У. Дж. Холмана и пригласить его для индивидуальной беседы, которая поспособствует получению им патента на листер.
На следующий день секретарь сообщил, что мистер Холман проживает в городе Хьюготон, штат Канзас, но именно он приехал для подачи заявки и потому всё ещё находится в Филадельфии, так что пригласить его оказалось нетрудно. Холману назначили на три часа дня, и он появился — минута в минуту.
Он вошёл в мой кабинет, и мне сразу стало его безумно жаль. Сморщенный, маленький старичок, в котором ничего не осталось от его прежнего величия. Его можно было ещё узнать по чертам лица, но где эта стать, где эта мощь, где самоуверенность и блеск в глазах? Секретарь не преминул узнать по моему поручению, сколько лет господину Холману. Оказалось, что он родился в 1835 году. Значит, когда мы впервые встретились, ему было шестьдесят два, а сейчас — девяносто.
Он поздоровался, немного шамкая ртом, а затем не без труда присел на стул передо мной. Его спасала достаточно дорогая одежда — хорошо скроенный сюртук, новые брюки, начищенные туфли, изящная трость. Но девяносто лет — это серьёзный возраст, от природы не уйдёшь.
