Степан Тимошенко - Воспоминания
В Новороссийске мы встретили отвратительную погоду — шел сильный непрерывный дождь. На площади перед вокзалом расположились лагерем массы беженцев. Некоторые имели палатки, кое‑кто имел зонтик, но большинство мокли без всякой защиты. У нас были зонтики и мы могли обдумать наше положение, сложив вещи под каким‑то деревом. Положение было незавидное. Города мы не знали, никаких адресов не имели, но тут нам помог случай. К нам подошел молодой человек, назвал мою фамилию и сказал, что был когда‑то моим слушателем. Он объяснил, что приехал в Новороссийск несколько дней тому назад, когда еще не было такой массы беженцев и что ему и его товарищам удалось найти квартиру, в которой найдется место и для меня и для Вернадского. Мы с радостью приняли приглашение и забрав вещи отправились на квартиру нового знакомого. Там мы встретили группу молодых людей, сопровождавших поезд с каким‑то военным имуществом и ожидавших дальнейших распоряжений начальства. Выяснилось, что они живут коммуной. Сообща покупают на базаре продукты, из которых квартирная хозяйка приготовляет им еду. Мы, конечно, с удовольствием вступили в коммуну и в продолжение трех дней питались очень хорошо.
На четвертый день пришел наш пароход и, распростившись с коммуной, мы отправились на пристань. Пароход был заполнен военными и их семьями. Для Вернадского нашлось место на диване в общем зале. Я решил остаться на палубе, хотя дул сильный ветер. Пароход простоял всю ночь в порту и только утром, когда ветер стих, мы вышли в море. Двигались медленно и только к вечеру пристали к берегу в Феодосии. Ни я, ни Вернадский в Феодосии никогда не бывали, но из расспросов выяснили, что в городе еще существует ресторан. Целые сутки мы ничего не ели и решили найти этот ресторан. Поиски оказались удачными. Добрались до ресторана, получили неплохой обед, но закончить его спокойно не удалось. В ресторан ввалилась толпа пьяных офицеров. Послышались крики, угрозы выкинуть из ресторана всю штатскую публику. Мы решили уйти, не окончив обеда. Это было мое первое знакомство с молодыми представителями Добровольческой Армии и произведенное ими впечатление было самое отрицательное. Это первое наблюдение только подкреплялось моими дальнейшими встречами с добровольцами. Они не походили на идейных освободителей России, которых рисовала моя фантазия.
Из Феодосии мы двинулись дальше только на рассвете. В Ялте нас встретил сын Вернадского, который в ожидании отца выходил к каждому пароходу, прибывавшему из Новороссийска. Пароход должен был стоять в Ялте целый день и я отправился с Вернадским. Дача их была далеко от города — в горах. День был чудесный — светило яркое солнце. Никогда прежде не видал Ялты в январе. На даче собралась теперь вся семья Вернадского и заговорили о том, что делать дальше. Все надеялись, что дела Добровольческой Армии весной улучшатся и можно будет вернуться в Киев. Все же я решил продолжать мой путь в Югославию, надеясь скорее достигнуть Киева через Польшу. Вечером вернулся на пристань. Пароход должен был отплыть с рассветом. Утром мы шли вдоль хорошо мне знакомого Крымского побережья. Погода была хорошая и можно было различать места, знакомые по прежним путешествиям.
Большинство пассажиров сошло в Севастополе и я гулял по почти пустой палубе, ожидая отплытия парохода. Вдруг кто‑то меня окликнул с берега. Оказался Я. М. Хлытчиев, мой бывший ученик, а после сотрудник по Петербургскому Политехническому Институту. Он спрашивал куда я еду. Я ответил, что направляюсь в Одессу, а оттуда буду пробираться в Югославию. Тут только я узнал, что Одесса была уже занята большевиками. Хлытчиев советовал остановиться в Севастополе, откуда иногда ходят пароходы в Константинополь. Я последовал этому совету и, захватив свой чемоданчик, спустился на набережную. С Хлытчиевым оказался еще один из моих бывших учеников, который, как местный житель, смог раздобыть мне комнату.
Началось мое житье в Севастополе. По утрам отправлялся на базар, где можно было купить хлеб и какую-то мелкую копченую рыбу. С этим я возвращался домой, кипятил воду в имевшемся у меня жестяном чайнике и устраивал завтрак. Таким же образом происходила еда в конце дня. В Севастопольские рестораны не заходил. В них всегда было много офицеров, а встречаться с ними, как показал опыт в Феодосии, было небезопасно.
После завтрака отправлялся в центр города, где всегда можно было встретить кого‑либо из старых знакомых. В один из первых дней встретил профессора Белелюбского. Последний раз я виделся с ним в 1917 году в Путейском Институте, где было устроено юбилейное торжество по случаю пятидесятилетия окончания им Института. За три года Белелюбский сильно постарел и с трудом передвигался. Ему дали временное пристанище в Институте по изучению флоры и фауны Черного моря, а для получения пищи ему приходилось ходить с судками в ресторан, где до революции он бывал почетным гостем, как один из известнейших русских инженеров. Годы революции были особенно тяжелы для стариков, знавших лучшие времена — они уже не могли принимать активного участия в жизни страны, а их имущество было взято революционным правительством. Они были осуждены на нищенское существование.
Встретил здесь также моего коллегу по Киевской Академии Наук профессора Тарановского, известного специалиста по русской истории. Он переехал в Севастополь со всей своей семьей, привез даже няню и теперь совершенно растерялся. — не знал, что предпринять. Вместе с Тарановским держался юрист Чубинский, бывший профессор Демидовского Лицея, переселившийся во времена Гетмана в Киев и ставшего украинским сенатором. Во время наших прогулок по Севастополю к нам присоединялся и Хлытчиев. Конечно, все время обсуждался вопрос, что делать дальше. Особых разногласий не было и мы скоро согласились, что нужно ехать в Югославию и там переждать время российской разрухи.
Севастополь был в зоне французской оккупации. За два года странствований мне пришлось наблюдать три сорта оккупации: в Киеве были немцы, в Ростове и Екатеринодаре — англичане и в Севастополе — французы. Характер этих трех оккупаций был весьма различен. Немцы относились к населению дружественно и даже пытались внести некоторый порядок. Англичане держали нейтралитет. Их войска были изолированы, — никакого контакта с населением. Французы полагали, что время оккупации может быть использовано для собственного обогащения. В Севастополе в то время собралось немало беженцев, которые для своего существования должны были постепенно ликвидировать имущество, захваченное с собой при спешном отъезде из дома. Французы занялись скупкой этого имущества. Я видел французов, ходивших по бульвару в дорогих шубах, в меховых шапках. Время для скорой наживы было весьма подходящее. Чтобы выехать из Севастополя нужно было иметь разрешение французских оккупационных властей. Те же власти занимались распределением мест в отходящих в Константинополь пароходах.
