Павел Фокин - Тургенев без глянца
Варвара Николаевна Житова:
Вступление Ивана Сергеевича на литературное поприще весьма не нравилось Варваре Петровне.
По этому поводу происходили между матерью и сыном частые разговоры. Сидели мы раз в Спасском на балконе: Варвара Петровна, Иван Сергеевич, у ног которого покоилась его известная Дианка, заменившая умершего Напля, и я.
Иван Сергеевич был очень весел, рассказывал матери, как Михаил Филиппович убеждал его поменьше кушать, и заговорил о «Скупом рыцаре» Пушкина.
Вдруг Иван Сергеевич вскочил и заходил скорыми шагами по балкону.
– Да! Имей я талант Пушкина! – с досадой воскликнул он. – Вот тот и из Михаила Филипповича сумел бы сделать поэму. Да! вот это талант! А я что? Я, должно быть, в жизнь свою ничего хорошего не напишу…
– А я так постичь не могу, – почти с презрением начала Варвара Петровна, – какая тебе охота быть писателем? Дворянское ли это дело? Сам говоришь, что Пушкиным не будешь. Ну еще стихи, такие, как его, пожалуй, а писатель! что такое писатель? По-моему, ecrivain ou grate-papier c’est tout un[27]. И тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием. Да и кто же читает русские книги? Определился бы ты на настоящую службу, получал бы чины, а потом и женился бы, ведь ты теперь один можешь поддержать род Тургеневых!
Иван Сергеевич шутками отвечал на увещания матери, но когда дело дошло до женитьбы, он громко расхохотался:
– Ну уж это, maman, извини – и не жди – не женюсь! Скорей твоя спасская церковь на своих двух крестах трепака запляшет, чем я женюсь.
Варвара Петровна Тургенева. Из письма И. С. Тургеневу:
В первую минуту я прочла «Парашу» без внимания. В моем же доме, как в порядочном водится, стихов русских не читают, потому и понять не могут. Но! я бы была столько же несправедлива к своей внучке, сколько и ты сам, а я не терплю несправедливости. Я только по материнской нежности боялась твоего оскорбленного честолюбия, ежели паче чаяния будет критика, которой, откровенно признаться, не ожидала. «Параша» мне прежде еще читаемой похвалы понравилась – и я точно вижу в тебе талант. А есть и пятна, как на солнце, а ты мое солнце. Без шуток – прекрасно. Не читала я критики, но в «Отечественных Записках» разбор справедлив, и многое прекрасно. Прекрасно вопреки всем критикам, – и песня чудесна и конец, который, брат сказывал, окритикован, – для меня чудесно… мило… деликатно, скромно. Я – кухарка Вольтера, – не умею выразить. Но! – согласна, что то, что было похвалено в «Отечественных Записках» – все справедливо, и, вопреки критике, я горжусь, что моему сыну приходили такие мысли, новые… Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, все реальное любим. Итак, твоя «Параша», твой рассказ, твоя поэма… пахнет земляникой.
Иван Сергеевич Тургенев:
Возвратившись в Петербург, я, разумеется, отправился к Белинскому, и знакомство наше началось. Он вскоре уехал в Москву – жениться, а возвратившись оттуда, поселился на даче в Лесном. Я также нанял дачу в первом Парголове и до самой осени почти каждый день посещал Белинского. Я полюбил его искренно и глубоко; он благоволил ко мне.
Иван Иванович Панаев:
Тургенев скоро сблизился с Белинским и со всем нашим кружком. Все, начиная с Белинского, очень полюбили его, убедившись, что у него при его блестящем образовании, замечательном уме и таланте – сердце предоброе и премягкое.
Тургенев начал свое литературное поприще элегиями и поэмами, которые всем нам тогда очень нравились, не исключая и Белинского.
«Отечественные записки» приобрели в Тургеневе замечательного сотрудника; кружок наш – блестящего и образованного собеседника, хорошо знакомого с иностранными литературами, слегка посвященного в тайны немецкой философии, и мастерского рассказчика, увлекавшегося иногда через край своей прихотливой и поэтической фантазией…
Варвара Николаевна Житова:
В 1846 году Иван Сергеевич уехал за границу, получив от матери весьма скромную сумму денег.
Последние дни перед отъездом своим он был особенно грустен, и в памяти моей во все последующие за этим годы образ его представляется мне не иначе, как задумчивым и печальным, совершенно противоположным тому, каким он рисовался мне в моем детском воображении.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Н. А. Островской:
Я уже хотел было совсем бросить литературу и собрался за границу, чтобы заняться другим. За несколько дней до моего отъезда заходит ко мне Некрасов и просит: «Нет ли у тебя чего-нибудь такого, что бы было можно поместить в смесь для балласта?» Я говорю: «Ничего нет. Разве вот маленький рассказец, да вряд ли годится!» – «Ничего, сойдет». Я и дал ему «Хорь и Калиныч». Только живу я себе в Берлине – вдруг, к моему удивлению, узнаю, что рассказ мой заметили. До тех пор я считал себя поэтом и подобные рассказы писал не для печати, а для собственного удовольствия и никак не смотрел на них серьезно. У меня уж и тогда набралось их много.
На голос судьбы
Авдотья Яковлевна Панаева:
Появилась в итальянской опере примадонна Полина Виардо, которая сделалась любимицей публики. Такого крикливого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всем оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о чем другом не говорил, как о Виардо, с которой он познакомился. Но в первый год знакомства Тургенева с Виардо из рассказов его и других лиц, которые бывали у Виардо, видно было, что она не особенно была внимательна к Тургеневу. В те дни, когда Виардо знала, что у нее будут с визитом аристократические посетители, Тургенев должен был сидеть у ее мужа в кабинете, беседовать с ним об охоте и посвящать его в русскую литературу. На званые вечера к Виардо его тоже не приглашали. После получения наследства в 1851 году, Тургенев приобрел право равенства с другими гостями в салоне у Виардо. Зато сначала как дорожил Тургенев малейшим вниманием Виардо! Я помню, раз вечером Тургенев явился к нам в каком-то экстазе.
– Господа, я так счастлив сегодня, не может быть на свете другого человека счастливее меня! – говорил он.
Приход Тургенева остановил игру в преферанс, за которым сидели Белинский, Боткин и другие. Боткин стал приставать к Тургеневу, чтобы он поскорее рассказал о своем счастьи, да и другие очень заинтересовались. Оказалось, что у Тургенева очень болела голова, и сама Виардо потерла ему виски одеколоном. Тургенев описывал свои ощущения, когда почувствовал прикосновение ее пальчиков к своим вискам. Белинский не любил, когда прерывали игру, бросал сердитые взгляды на оратора и его слушателей и, наконец, воскликнул нетерпеливо:
