Жан Батист Баронян - Артюр Рембо
Его не удостоили ответом. Тогда он стал почти равнодушно слоняться по Каиру, осмотрел пирамиды Гизы, ходил к подножию горы Мокатан… А потом, после семи недель бесцельных блужданий вернулся в Аден и решил вновь взяться за дело, в котором теперь знал толк, хотя оно и доставило ему одни неприятности, — за торговлю оружием.
Теперь он намерен был действовать совершенно легально и поэтому 15 декабря написал письмо министру морского флота и колоний, в котором попросил официального разрешения на поставки во Францию с восточного побережья Африки материалов для производства оружия и патронов. В тот же день он попросил поддержки у депутата от Арденн Жана Батиста Фаго, одного из тех, кто давал средства на издание в Мезьере республиканской газеты «Северо-восток». Рембо не преминул сообщить ему, что он уроженец Шарлевиля.
В разрешении ему было отказано, и он уже было вновь затосковал, как вдруг получил заманчивое предложение от французского коммерсанта Армана Савуре: скрытно привести в Харар караван с товарами и оружием — три тысячи стволов и пятьсот тысяч патронов.
Савуре, невысокого роста тучный мужчина, в то время находившийся в Париже, был хорошо известен в Адене, где все отдавали должное его редкостному деловому чутью, проницательности и хитрости.
Для Рембо операция, предложенная Арманом Савуре, была уже делом привычным: с середины февраля до середины марта 1888 года он привёл караван в Харар, где при Маконнене жизнь постепенно входила в норму, и вернулся на побережье.
Эта экспедиция навела его на некоторые мысли.
А не завести ли в Хараре собственное дело?
Что мешает ему основать там торговую факторию по образцу «Мазерана, Вианне, Барде и компании»? Ведь там не представлена ни одна французская коммерческая фирма. Не станет ли это эффективным средством избавления от бедственного существования»?
Он предпринял кое-что в этих целях и вскоре познакомился ещё с одним марсельцем, Сезаром Тианом. Тому было уже около пятидесяти, в Адене он находился с 1869 года, жил в большом и красивом доме. Он основал импортно-экспортную фирму, которая специализировалась в основном на торговле шкурами, страусовыми перьями, каучуком и кофе. Когда Рембо рассказал ему о своих намерениях, Тиан сразу увидел в них возможные выгоды и согласился с ним сотрудничать.
Они быстро договорились начать дело, прибыль от которого решено было делить поровну. Помимо этого, Рембо выговорил себе право работать за свой счёт и вполне самостоятельно.
В мае, прибыв в Харар, он снял небольшой дом, где открыл контору и занялся покупкой и продажей товаров, чаще всего в партнёрстве с Тианом, но также и с другими коммерческими фирмами, действовавшими на побережьях Красного моря и Аденского залива. Товары были весьма разнообразными: кофе и мелкие стеклянные изделия, слоновая кость, кожи, каучук, шёлковые и хлопчатобумажные ткани, точные инструменты.
Хотя дела шли неплохо, радости это ему уже не приносило. У него иссякла энергия. Он с горечью осознавал, что его существование «без семьи, без интеллектуальных занятий» не сулит ему никаких перспектив, что его коммерческие труды бесполезны и, «затерянный среди негров», он день ото дня будет превращаться в неврастеника.
«Я скучаю, — писал он родным 4 августа, — я даже никогда не знал никого, кому было бы так скучно, как мне». Но, продолжал он, «самое печальное ещё ждёт меня впереди, — это боязнь постепенно оскотиниться, находясь в изоляции от всякого интеллигентного общества»{131}.
Страдал он и физически, особенно из-за боли в правой ноге. Он боялся, что, быть может, это то же страшное туберкулёзное воспаление, что в декабре 1875 года свело в могилу его сестрёнку Витали…
Эти проблемы со здоровьем сказывались на его настроении, и люди, которые встречались с ним по торговым делам, как европейцы, так и местные, находили его всё более угрюмым и неприветливым. С ним было всё труднее иметь дело. Казалось, что его ничто уже не занимает помимо возможности получения барыша.
Изредка его навещали путешественники. В сентябре у него побывал обходительный Жюль Борелли, после него Арман Савуре, который задержался в Хараре на целый месяц, а вскоре появился вернувшийся из Европы Альфред Ильг. Он привёл в Харар караван с военным грузом для Менелика.
Этого швейцарского инженера Рембо считал уже своим другом и был с ним откровенен. В течение нескольких недель тот жил у него в доме. По вечерам они вели долгие разговоры, в которых иногда участвовали находившиеся в городе европейцы.
Благодаря Ильгу он углубил свои знания по истории Абиссинии со времён Античности. Слушая гостя, Артюр вспомнил о своём проекте книги про эту обширную и суровую страну, к которой стал, наконец, привыкать. Это будет, писал он родным, «нечто добротное и полезное»{132}. Вот только бы взяться за эту работу…
Одним ноябрьским утром 1888 года Харар был разбужен пугающим известием: Менелик и Йоханн IV объявили друг другу войну.
ГРОЗА СОБАК
В первые недели 1889 года до Харара доходили лишь отрывочные известия о войне, но торговля между ним, Шоа и побережьем уже была серьёзно нарушена. Все чувствовали, что ухудшается положение европейцев, которых Менелик и его сторонники стали сильно прижимать. Это происходило из-за того, что крупные европейские державы, покончив со своими спорами, подписали договор, по которому поделили между собой всё побережье, навсегда отказав Абиссинии в праве на выход к морю. Этот договор предусматривал, в частности, постепенный уход Франции из Обока и перенос всей её активности в Джибути. Менелик пощадил только итальянцев — по той простой причине, что у его противника Йоханна IV был с ними вооружённый конфликт и он их люто ненавидел за то, что они захватили прибрежные провинции его империи.
Несмотря на тяжёлую ситуацию, Рембо, как мог, пытался выстоять и продолжал вести дела, особенно с Арманом Савуре, который, со своей стороны, не прекращал поставлять в страну оружие и боеприпасы. При этом Рембо был настороже, зная, что малейшая ошибка может оказаться роковой.
Однажды он стал объектом нападок из-за того, что якобы отравил собак, которые гадили на кожи, лежавшие около дома, где он жил. Соседи считали, что это отравление, единственным виновником которого назвали его, было причиной падежа среди их овец. Они грозились посадить его в тюрьму, выслать из города и захватить все его товары. Впрочем, дело угрозами и ограничилось. Арман Савуре, вспоминая об этом случае, в одном из писем к Рембо назвал его в шутку «Грозой собак»{133}.
