Арнольд Гессен - Жизнь поэта
Цыганка пленила Пушкина яркой колоритностью своего образа, но сама увлеклась неожиданно молодым цыганом, и поэт начал ревновать ее.
Однажды утром она бежала из табора и направилась в Варзарешты. Пушкин вернулся с Ралли в Кишинев.
Все пережитое тогда в цыганском таборе надолго запечатлелось в сознании поэта и позже нашло отражение в поэме «Цыганы».
Начал Пушкин поэму «Цыганы» тем, что на листе бумаги нарисовал цыганский табор, голову старого цыгана и портрет А. К. Стамо, женатого на сестре Ралли.
В поэму поэт включил отрывок, в котором сравнивает кочевую жизнь обитателей табора с жизнью беззаботной птички:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет...
А с наступлением поздней осени -
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
Вслед за этим читаем автобиографическое признание вольного поэта:
Подобно птичке беззаботной
И он, изгнанник перелетный,
Гнезда надежного не знал
И ни к чему не привыкал.
Ему везде была дорога,
Везде была ночлега сень;
Проснувшись поутру, свой день
Он отдавал на волю бога,
И жизни не могла тревога
Смутить его сердечну лень.
Его порой волшебной славы
Манила дальняя звезда...
И в «Эпилоге» поэмы приведено воспоминание о жизни поэта в цыганском таборе:
Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней...
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы -
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Пушкин закончил поэму. Его друзья декабристского лагеря встретили ее одобрительно, но цензора Гаевского смутили мысли Пушкина о «неволе душных городов», о людях, которые
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
«Я ничего не знаю совершеннее по слогу твоих «Цыган», - писал поэту Ж уковский.
Через несколько лет, уже будучи на свободе, Пушкин с грустью вспоминал перед женитьбою свои проведенные в таборе «вольные» дни:
Здравствуй, счастливое племя!
Узнаю твои костры;
Я бы сам в иное время
Провожал сии шатры.
Завтра с первыми лучами
Ваш исчезнет вольный след,
Вы уйдете - но за вами
Не пойдет уж ваш поэт.
Он бродящие ночлеги
И проказы старины
Позабыл для сельской неги
И домашней тишины.
* * *
Недоброжелатели не оставляли Пушкина в покое в его михайловском заточении. В журнале «Благонамеренный» появлялись заметки его издателя, А. Е. Измайлова, о поэзии Пушкина. Измайлов относился к нему недоверчиво - статьи его о поэте отличались двусмысленными оговорками.
Пушкин ответил на них стихотворением «Приятелям», которое Вяземский опубликовал под измененным им названием - «Журнальным приятелям» :
Враги мои, покамест я ни слова...
И, кажется, мой быстрый гнев угас;
Но из виду не выпускаю вас
И выберу когда-нибудь любого:
Не избежит пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный.
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
Измайлов между тем продолжал свое. Одному из писателей он сообщал: «Слышал много нового об А. Пушкине от одного недавно возвратившегося из Пскова полулитератора. Проказничает наш Пушкин, да и только...»
Прочитав стихотворение «Журнальным приятелям», Измайлов поместил в «Благонамеренном» анонимную заметку - «Дело от безделья, или Краткие замечания на современные журналы». В ней были такие строки: «Страшно, очень страшно! Более же всего напугало меня то, что у господина сочинителя есть когти!»
Пушкин ответил новой эпиграммой - «По когтям узнаем льва»:
Недавно я стихами как-то свистнул
И выдал их без подписи моей;
Журнальный шут о них статейку тиснул,
Без подписи ж пустив ее, злодей.
Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту
Не удалось прикрыть своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту,
Я по ушам узнал его как раз.
* * *
Наводнение 7 ноября 1824 года в Петербурге. С рисунка А. Алексеева. 1825 г.
7 ноября 1824 года в Петербурге произошло страшное наводнение. До сих пор на дворцовых зданиях невской набережной сохранилась на высоте полутора метров отметка, дающая представление о том, как поднялась вышедшая тогда из берегов Нева. Это была стихийная катастрофа, никогда с такой грозной силой больше не повторявшаяся.
Пушкин позже описал это бедствие в «Медном всаднике»:
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
. . . . . . . . . . . . . . .
...Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей невмочь...
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
