Мария фон Бок - Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине
Всю землю Бог создал и богатой и прекрасной, но человек своим упорным, кропотливым, своим таким, часто ненужным, бессмысленным трудом – испортил Божье Творение, снизив до своего уровня несчастную обагренную кровью землю. И море видало много грехов людских – волны его бороздили пираты, слышало оно канонады современных боев. Много жизней погребло оно в лоне своем. Это конечно так – но осталось оно при этом тем, чем было – гордо равнодушным к людским достиженьям и преступленьям, живущим своей жизнью, не хранящим на челе своем ничего напоминающего о людской мелочности, позорящего его вечную красоту.
Вот почему, глядя на море, я чувствовала, как я возвышаюсь душой и приближаюсь к Богу: так же, как, созерцая творения гения, человек способен подняться до пониманья его.
Глава XXVI
За эти восемь дней плавания решилась моя судьба, и хотя ничего еще не было сказано, но бывают чувства яснее слов, и в душе я бесповоротно знала, что рано ли, поздно ли, но я буду женой одного из офицеров «Невы» лейтенанта Б. И. Бок.
Вернувшись на Елагин, я уже не могла больше втянуться в свою всегдашнюю жизнь – все, не относящееся к моему молодому счастью, казалось теперь тусклым, ненужным и совершенно неинтересным.
Через несколько дней папа решил позвать всех офицеров яхты к нам на обед, чтобы отблагодарить за радушное гостеприимство, оказанное нам на «Неве».
Обед был устроен на террасе дворца. Прелестна была эта терраса с видом в сад, с цветниками и рекой за ними, оживленно снующими по ней катерами и лодками. А за рекой эффектно выделялся среди густой листвы деревьев белый Каменноостровский театр с колоннами. Поодаль, в ресторане «Фелисиена», по вечерам играла музыка, и эти, издали долетающие сюда звуки часто пошлых ресторанных мотивов, тая в летнем вечернем воздухе, казались нежными и поэтичными.
Были у нас офицеры с «Невы» еще раз, на именинах моей матери. В этот день мы ставили после обеда спектакль, текст к которому был написан Наташей; сама она исполняла в нем сидячую роль (ее раненые ноги не позволяли ей даже стоять).
Представление прошло с инцидентом, сильно огорчившим бедную Наташу, ревниво следящую за тем, чтобы ее произведения и разучивались и разыгрывались безукоризненно; а тут Елена, смутившаяся многочисленной публикой, посреди своего главного монолога вдруг запнулась и, покраснев, на всю залу сказала: «Матя, как дальше?» Я ей из-за кулис подсказала, и дальше все пошло гладко. Но ни гром аплодисментов по окончании спектакля, ни щедро расточаемые по адресу автора комплименты не смогли утешить бедную Наташу: она считала, что ее пьесу провалили, и была глубоко несчастна.
Я так полюбила Елагин, что стала умолять папа остаться там и на зиму. Папа мне ответил, что и ему здесь очень нравится и что провести зиму в этом дворце, среди парка, было бы блаженством, но, кроме того, это было бы непростительным эгоизмом, так как это заставляло бы всю массу людей, имеющих до папа дело, ездить зимой из города в эту даль, когда к тому же нет больше сообщения по воде. Летом – другое дело: большинство должностных лиц сами на даче и многие из них на том же Елагином острове.
В августе приехала гостить к нам тетя Анна Сазонова и в сентябре увезла меня снова за границу, так как доктора считали для меня необходимым второй курс лечения в Сальсомаджиоре.
Невестой я еще не была, но и мои родители, как и я, чувствовали, что это дело решенное, а пока я, хотя и очень неохотно, подчинилась велению их и докторов и уехала на два месяца подкрепить свое здоровье в Италию.
На этот раз мы ехали через Венецию, где назначена была встреча с дядей и тетей Столыпиными, с которыми я и должна была ехать в «Салсо».
Я их знала сравнительно очень мало, так как жили они до сих пор в своем саратовском имении. Теперь же дядя Александр Аркадьевич стал постоянным сотрудником «Нового времени» и поселился в Петербурге. Был у них один сын, намного моложе меня.
После путешествия до Александрова в вагоне-салоне мы пересели с тетей Анной в заграничный поезд и ночью следующего дня были в Венеции.
Приезд в таинственную Венецию с ее гондолами, темными водами каналов, сказочными дворцами и тишиной, полной шепотом веков, поразил меня больше даже, чем я ожидала, и вся эта феерия захватила меня своим очарованием.
С дядей, тетей и с моим двоюродным братом мы сразу сошлись и подружились, и мне с самого начала до конца пребывания было с ними на редкость легко и хорошо. Потом их дом в Петербурге стал для меня самым родным и близким после родительского.
В Сальсомаджиоре они завели себе сразу много знакомств с различными милыми лечащимися там русскими, со многими из которых сошлась и я. Мы делали большие прогулки вместе, ходили друг к другу в гости и даже в «ингаляционный» зал отправлялись компанией. Последнее было чуть ли не самым забавным.
Огромный зал, уставленный соломенной мебелью, заполнялся какими-то призраками в белых балахонах, гуляющими и сидящими в густейшем целебном тумане. Когда мы надевали эти белые халаты и платки на голову, мы должны были отдавать все находящиеся на нас золотые вещи на хранение, так как йодистые пары, которыми наполнялась зала, разъедали не только платья, но и металлы.
Мои родители, предвидя скорую перемену моей жизни, еще заботливее относились ко мне, и я получала очень много писем из дому, причем сам папа находил время написать мне несколько раз длинно и подробно.
За время моего отсутствия Наташе сделана была операция. Через тринадцать месяцев после ранения доктора убедились в том, что в таком виде ноги действовать не могут, и предложили искусственно сломать кости и потом попробовать срастить их более правильно.
И вот, пролежавшую целый год бедняжку подвергли этой тяжелой операции. Результаты, слава богу, сказались скоро: выпрямленные ноги стали действовать, и она уже перед Рождеством ходила на костылях.
Обо всех мучениях моей сестры я узнавала лишь по письмам, сама блаженствуя под небом Италии.
Кончив курс лечения в Салсомаджиоре, дядя Саша решил поехать, до возвращения в Петербург, куда-нибудь на «Nachkur», и выбор его пал на прелестный уголок итальянской Ривьеры – Санкта Маргарита. Прельстило его при выборе этого места больше всего его название.
– Ты только подумай, – говорил он, – Маргарита уже сама по себе какое красивое имя, а тут еще святая. Место с таким названием не может не быть раем.
Он оказался прав: мало на земле мест лучше Санкта Маргариты. Типичный маленький итальянский городок (я говорю про 1907 год) со всем беспорядком и несравнимым очарованием итальянских селений, с черноглазыми растрепанными, но живыми, как ртуть, итальянками; с маленькой, всегда гостеприимно открытой церковью, где перед ярко раскрашенной статуей Мадонны вечно видны молящиеся.
