Антон Чехов - Воспоминания современников об А. П. Чехове
— Готово, идите.
Я подошла, но Антон Павлович сел со стороны тротуара, а мне надо было обходить вокруг саней. Я была в ротонде, руки у меня были несвободны, тем более что я под ротондой поддерживала шлейф платья, сумочку и бинокль. Ноги вязли в снегу, а сесть без помощи было очень трудно.
— Вот так кавалер! — крикнул Потапенко отъезжая. Кое-как, боком, я вскарабкалась. Кто-то подоткнул в сани подол моей ротонды и застегнул полость. Мы поехали.
— Что это он кричал про кавалера? — спросил Чехов. — Это про меня? Но какой же я. кавалер? Я — доктор. А чем же я проштрафился как кавалер?
— Да кто же так делает? Даму надо посадить, устроить поудобнее, а потом уже самому сесть как придется.
— Не люблю я назидательного тона, — отозвался Антон Павлович. — Вы похожи на старуху, когда ворчите. А вот будь на мне эполеты…
— Как? Опять про эполеты? Неужели вам не надоело?
— Ну вот. Опять сердитесь и ворчите. И все это оттого, что я не нес ваш шлейф.
— Послушайте, доктор… Я и так чуть леплюсь, а вы еще толкаете меня локтем, и я непременно вылечу.
— У вас скверный характер. Но если бы на мне были густые эполеты…
В это время он стал надевать перчатки, длинные, кожаные.
— Покажите. Дайте мне. На чем они? На байке?
— Нет, на меху. Вот.
— Где вы достали такую прелесть?
— На фабрике, около Серпухова. Завидно?
Я их надела под ротондой и сказала:
— Ничуть. Они мои.
Извозчик уже съезжал с моста.
— А куда ехать, барин?
— В Эртелев переулок! — крикнула я.
— Что? Зачем? На Николаевскую.
— Нет, в Эртелев. Я вас провожу, а потом усядусь поудобнее и поеду домой.
— А я за вами, сзади саней побегу, как собака, по глубокому снегу, без перчаток. Извозчик, на Николаевскую!
— Извозчик! В Эртелев!
Извозчик потянул вожжи, и его кляча стала.
— Уж и не пойму… Куда же теперь?
Поехали на Николаевскую. Я отдала перчатки, а Антон Павлович опять стал нахваливать их, подражая Лейкину:
— Разве у Сергея Николаевича есть такие перчатки? А миллионер. Не-ет. Надо самому съездить в Серпухов (или в Подольск? забыла) на фабрику, надо знать толк… Ну, а вы будете писать роман? Пишите. Но женщина должна писать так, точно она вышивает по канве. Пишите много, подробно. Пишите и сокращайте. Пишите и сокращайте.
— Пока ничего не останется.
— У вас скверный характер. С вами говорить трудно. Нет, умоляю, пищите. Не нужно вымысла, фантазии. Жизнь, какая она есть. Будете писать?
— Буду, но с вымыслом. Вот что мне хочется. Слушайте. Любовь неизвестного человека. Понимаете? Вы его не знаете, а он вас любит, и вы это чувствуете постоянно. Вас окружает чья-то забота, вас согревает чья-то нежность. Вы получаете письма умные, интересные, полные страсти, на каждом шагу вы ощущаете внимание… Ну, понятно? И вы привыкаете к этому, вы уже ищете, боитесь потерять. Вам уже дорог тот, кого вы не знаете, и вы хотите знать. И вот что вы узнаете? Кого вы найдете? Разве не интересно?
— Нет. Не интересно, матушка! — быстро сказал Чехов, и эта поспешность и решительность, а еще слово «матушка», которое тогда еще не вошло у нас в обычай, так насмешили меня, что я долго хохотала.
— Почему я — матушка?
Мы подъезжали к Николаевской.
— Вы еще долго пробудете здесь? — спросила я.
— Хочется еще с неделю. Надо бы нам видеться почаще, каждый день. Согласны?
— Приезжайте завтра вечером ко мне, — неожиданно для самой себя предложила я. Антон Павлович удивился:
— К вам?
Мы почему-то оба замолчали на время.
— У вас будет много гостей? — спросил Чехов.
— Наоборот, никого, Миша на Кавказе, а без него некому у меня и бывать. Надя вечером не приходит. Будем вдвоем и будем говорить, говорить…
— Я вас уговорю писать роман. Это необходимо.
— Значит, будете?
— Если только меня не увлекут в другое место. Я здесь (у Суворина) от себя не завишу.
— Все равно, буду вас ждать. Часов в девять.
Мы подъехали, и я вышла и позвонила у подъезда. Извозчик с Чеховым отъехал и стал поворачивать, описывая большой круг по пустынной широкой улице.
Мы продолжали переговариваться.
— Непременно приеду, — говорил Чехов своим прекрасным низким басом, который как-то особенно звучал в просторе и тишине, в мягком зимнем воздухе. — Хочу убедить вас писать роман. И как вы были влюблены в офицера.
— Кто это сказал?
— Вы сами. Давно. Не помните? Будете спорить?
Дверь отпирал швейцар в пальто внакидку.
— Ну, до завтра.
— Да. А вы не будете сердиться? Будете подобрее? Женщина должна быть кротка и ласкова.
Я, раздеваясь в спальне, думала:
«Пригласила. Будет. Что же это я сделала? Ведь я его люблю, и он… Нет! Он-то меня не любит. Нет! Ему со мной только легко и весело. Но ведь теперь я уже сделала проступок. Миша с ума сойдет, а я… мне уж нечем защищаться и бороться. Правоты у меня нет. Но какое счастье завтра! Какое счастье!»
Не было у меня предчувствия, что меня ждет.
VIИ вот настал этот вечер.
С девяти часов я начала ждать.
У меня был приготовлен маленький холодный ужин, водка, вино, пиво, фрукты. В столовой стол был накрыт для чая. Я представила себе так: сперва я затащу Чехова в детскую. Пусть позавидует. Дети еще не будут спать, а будут ложиться, а тогда они особенно прелестны. Самое веселое у них время. Потом мы пойдем пить чай. Потом перейдем в кабинет, где гораздо уютнее, чем в гостиной. Сколько необходимо сказать друг другу.
Ужинать позднее. Шампанского я не посмела купить. Чувствовалось, что это было бы чуть не оскорблением Мише.
Да и на то, что я купила, истратила денег больше, чем могла. (Помню, я решила: не заплачу по счету в свечную, подождут.)
В начале десятого раздался звонок. Прижавши руку к сердцу, я немного переждала, пока Маша шла отворять, пока отворила и что-то ответила на вопрос гостя. Тогда я тоже вышла в переднюю и прямо застыла от ужаса. Гостей было двое: мужчина и женщина, и они раздевались. Меня особенно поразило то, что они раздевались. Значит, это не было недоразумение: они собирались остаться, сидеть весь вечер. А всего несноснее было то, что это были Ш., Мишины знакомые, к которым он всегда тащил меня насильно, до того они были мне несимпатичны. Против него я еще ничего не могла сказать, но она… Я ее положительно не выносила. И он, и она были математики, преподавали где-то, у них в квартире стояли рядом два письменных стола, и это меня почему-то возмущало. Оба были очень заняты и навещали нас, слава богу, чрезвычайно редко. Надо же им было попасть именно в этот вечер!
— Да, это мы, мы! — закричала В. У. — А Михаил Федорович на Кавказе? Ха! ха! ха!
