Екатерина Дашкова - Записки
Так я вела себя на протяжении десяти лет, никогда не посещая великого князя, за исключением тех церемониальных случаев, когда собирался у него весь двор. Императрица, зная это, никогда не расспрашивала меня о своем сыне, а если и осуждала (иногда это случалось) его поведение, я всегда прекращала речь оговоркой, что постороннее лицо не должно вмешиваться в эти дела, разве только в случае ее особых приказаний и по долгу повиновения.
Этот честный и прямой поступок по отношению к великому князю не был оценен, как мы увидим позже, — не защитил меня от гонений Павла I, который преследовал всех, кого он заподозрил в изменническом оскорблении своей особы.
Около этого времени граф Андрей Шувалов, как я уже сказала, возвратился из Парижа и старался восстановить против меня и моего сына любовника, Ланского. Однажды во время беседы императрица заметила, как легко приобретаются в Италии копии с лучших художественных оригиналов. Я пожалела при этом, что мне никогда не удается достать в Петербурге бюст государыни при всем моем желании иметь его. Императрица приказала принести один, сделанный замечательным русским артистом Шубиным, и просила меня принять его. Ланской, увидев это, громко сказал: «Как? Это мой бюст, он принадлежит мне!». — «Вы ошибаетесь, — возразила Екатерина, — и я прошу княгиню Дашкову взять его».
Ланской замолчал, но бросил на меня бешеный взгляд, на который я ответила взглядом, полным презрения. С этой минуты его озлобление постоянно выражалось в мелочных спорах со мной, что не ускользнуло от самой Екатерины, и она решила положить им конец.
На поприще своей академической деятельности я скоро пришла в неприятное столкновение с князем Вяземским. Он по временам не обращал никакого внимания на мои представления на некоторых заслуженных членов академии, не сообщал мне требуемые документы касательно описания различных местностей России, на основании которых я хотела составить лучшие карты. Наконец он осмелился спросить моего казначея, доставлявшего ему ежемесячный отчет о казенных расходах по академии, почему тот не принес также отчет об экономической сумме. Услышав об этом, я тотчас же подала просьбу об отставке, уведомив императрицу, что Вяземский хочет возложить на меня ответственность, никогда не лежавшую на директоре с самого основания академии и даже во времена моего предшественника, всем известного взяточника. В то же время я напомнила ей, что только вследствие моей убедительной просьбы я получила от нее позволение лично представлять ей каждый месяц отчет об экономической казне, причем часто слышала ее похвалы по поводу состояния капитала. Поэтому я никогда не соглашусь позволить генерал-прокурору вмешиваться в дела директора академии, тем более подозревать меня в небескорыстии.
Князь Вяземский получил выговор от императрицы, а я не замедлила забыть о его глупости. Кстати, этот государственный человек был усердный и деловой чиновник, аккуратный и исправный в своих обязанностях, но необразованный и чрезвычайно мстительный. Он долго не прощал мне за то, что я принимала на службу к себе тех людей, которых он преследовал и лишил последнего куска насущного хлеба. Было и другое обстоятельство, озлобившее его против меня; вот оно. Академия предприняла издание нового журнала, в котором иногда помещались статьи императрицы и мои. Среди других сотрудников находился адвокат Козадовлев, писавший стихи и прозу. Какой бы сатирический листок ни появился в этом журнале, князь Вяземский брал его себе или относил своей жене. Особенно он восстал против нашего издания, когда в нем стал участвовать Державин, потерявший место по милости Вяземского. В каждой строчке повсюду читаемого поэта он видел черты вдохновенной мести.
Поэтому во многих случаях я начала ощущать недоброжелательство Вяземского. Испытывая неудовольствие, он старался затруднить мой путь к общественной пользе даже в тех случаях, когда мои стремления были самыми справедливыми, как, например, изготовление новых и точных карт провинций, границы которых никогда не были означены в их очерках со времени последнего разделения империи. Это новое разделение России на области, первый шаг к введению порядка и цивилизации в такой обширной стране, было истинно великим делом Екатерины. Дороги сделались более безопасными и удобными; внутренняя торговля оживилась, благосостояние вскоре проявилось в улучшении городов. В разных областях были построены за государственный счет соборы и прекрасные дома для воевод. Но что главнее всего, императрица (не забывшая меткой старой русской пословицы «До Бога высоко, а до царя далеко») учредила местные суды и полицию и тем обеспечила народное доверие и спокойствие. До сих пор, чтобы добраться до судебного места, надобно было проехать две или три тысячи верст.
Князь Вяземский не только задерживал или вовсе не доставлял документов по своему ведомству, он медлил даже с доставкой тех сведений, которые по моей просьбе присылались в академию областными наместниками. Беспокоить государыню постоянными жалобами мне не хотелось, поэтому я вооружилась терпением.
В июле мой сын возвратился из действующих войск, посланный оттуда с депешами, оттуда возвестившими об окончательном признании подданства Крыма Русской империи.
Мое удивление и радость при этом свидании, разумеется, были невыразимыми. Он пробыл в Петербурге недолго и снова отправился в армию, в чине полковника. Я была очень довольна этим новым повышением Дашкова, потому что оно отдаляло его из гвардии, от обольщений столичной жизни и давало ему возможность развить свою деятельность и способности на поприще военно-полевой службы.
Однажды я гуляла с императрицей по Царскосельскому саду. Речь зашла о красоте и богатстве русского языка. Я выразила мое удивление, почему государыня, способная оценить его достоинство и сама писатель, никогда не думала об основании Российской академии. Я заметила, что нужны только правила и хороший словарь, чтобы поставить наш язык в независимое положение от иностранных слов и выражений, не имеющих ни энергии, ни силы, свойственных нашему слову.
«Я и сама удивляюсь, — сказала Екатерина, — почему эта мысль до сих пор не приведена в исполнение. Подобное учреждение для усовершенствования русского языка часто занимало меня, и я уже отдала приказание относительно его».
«Это поистинне удивительно, — продолжала я. — Ничего не может быть легче, как осуществить этот план. Образцов для него очень много, и вам остается только выбрать из них самый лучший».
«Пожалуйста, представьте мне, княгиня, очерк какого-нибудь», — сказала императрица.
