Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью
Перед войной
У меня сложилось впечатление, что для некоторых людей одними из важных событий прожитого года являются поездки на отдых или интересные деловые поездки. Я легко вспоминаю почти любой год прожитой жизни, и главной “зацепкой” для моей памяти является то, что я сказал выше.
Лето 1934 я вместе с папой и мамой провел в Горячем Ключе. Этот выезд из Ростова был для меня знаменательным потому, что несколько лет до него, а что значит несколько лет для восьмилетнего человека, меня никуда не вывозили — почему, не знаю. Кроме того, в том году я шел в первый класс. Мы жили в санатории, главным врачом которого был Абрам Слободкин, муж моей тети Ривы. Горячий Ключ находится в самом центре Северного Кавказа, с характерными для этого района природой и людьми. Добраться тогда до Горячего Ключа было непросто. Мы приехали в Краснодар поездом, но на автобус сесть нам не удалось, и мы добирались до места на. волах: “Цоб-Цобэ”. В санатории проводил время с однолетками, купался в горной речке, впервые почувствовал, что такое Кавказ. Запомнилась одна история. На территории санатория, на хоздворе, рядом с водопроводным краном, я обнаружил большое осиное гнездо. Сколько их там было - сосчитать невозможно. Недолго думая, пристроил к крану какой-то шланг и стал поливать гнездо водой. Осы в строгом порядке поднялись вверх и эскадрильей пошли на меня. Я бросился бежать, но меня нагнали. Несколько дней потом я не мог ни двигаться, ни сидеть, но все говорили, что дешево отделался.
Первые впечатления от Сочи и Черного моря у связаны с младшей сестрой папы — тетей Соней. Впервые мы с мамой приехали в Сочи к тете Соне после того, как я окончил первый класс — в 1935. Этот год мне запомнился войной между Италией и Абиссинией. Газеты (радио в то время практически не было) регулярно сообщали о военных действиях, но эти события были так далеко и по расстоянию, и по влиянию на нашу жизнь, тем более в детском восприятии, что кроме ограниченного любопытства - вот ведь где-то идет настоящая война — ничего не вызывали. Тетя Соня работала тогда в Санатории №8, впоследствии переименованном в “Горный воздух”, так как он находился относительно высоко на горе, на границе между Сочи и Адлером. Такое расположение санатория практически исключало регулярные, а тем более многоразовые, походы на море. Для этой цели санаторий имел крохотный допотопный автобусик, с характерным запахом и урчанием — почему-то это мне запомнилось. Сама посадка в автобус уже входила в комплекс удовольствий, связанных с купанием в море. Мне трудно передать словами, как мне понравилось море, и какое удовольствие я испытывал, находясь среди волн в теплой соленой голубой воде. Камни, запах, плеск волн — настолько глубоко запали в мою душу, что много лет спустя, в годы войны и всяких невзгод, воспоминание о них неизменно улучшало настроение. Но мое первое посещение моря помимо радости вызвало совсем другое чувство — зависть. Дело в том, что моя сестра Инна приехала в Сочи примерно на месяц раньше нас с мамой, за это время научилась плавать и гордо демонстрировала “высокий” стиль плавания — по-собачьи. Я такое превосходство долго терпеть не мог и, кажется, спустя три-пять дней тоже уже плавал. Более того, за день-два до отъезда я сделал то, о чем мечтал с самого начала — я доплыл до утеса, который торчал неподалеку, в 30-50 метрах от берега.
Несколько слов о том Сочи, который я увидел и запомнил. Небольшой курортный провинциальный городок, совсем немного отдыхающих, главным образом, организованных. На узких зеленых улочках почти не видно ни людей, ни транспорта, но зато попадаются киоски с самыми различными дешевыми и вкусными фруктами и орехами. Недалеко от пляжей широкие кусты колючей ежевики, и никому не принадлежащие деревья — инжир с легко доступными плодами. А сразу за городом горы...
Так случилось, что и на следующий год мы с мамой оказались у тети Сони. Год 1936 ассоциируется у меня с двумя событиями: с испанской войной — с началом путча генерала Франко, и с небывалым наводнением в Ростове. Нам потом рассказывали, что по улицам, спускающимся к Дону, неслись настоящие полноводные реки, все сметающие на своем пути. Было много смешных историй, но были и жертвы.
В 1937 всем памятном году мама, Инна и я, в компании еще двух семей наших ростовских знакомых, среди которых были и наши сверстники, провели лето на Дону, в станице Вешенская. Почему наши знакомые туда забрались, я не знаю, но моя мама выбрала это место потому, что там, якобы, растут густые хвойные леса, а у меня не совсем в порядке “железки” — предвестник легочных заболеваний. Дон действительно оказался тихим, замечательным, но вместо густого леса мы прятались от нестерпимого солнца в жалких реденьких рощах. Вешен-ская уже была вотчиной писателя Михаила Шолохова, совсем недавно ставшего всесоюзно известным. Шолохов жил в очень большом доме, огороженном со всех сторон высоченным деревянным забором. Мы, конечно, не пытались туда проникнуть, но, думаю, что это было бы непросто. Хотя однажды какие-то люди подошли к нашей молодежной компании и предложили нашим девочкам, правильнее сказать, девушкам, познакомить их с Михаилом Александровичем. Оказывается, и такая служба была у Шолохова. Но встретились мы с Шолоховым совершенно неожиданно и не в его доме. Как-то мы гуляли на левом берегу Дона и заметили садящийся неподалеку от нас маленький самолет У-2, “кукурузник”. Мы, конечно, бросились к нему, но почти одновременно с нами к самолету подкатила автомашина ”эмка”, из которой вышел рыжеватый молодой человек, можно сказать, паренек. Этот человек о чем-то коротко переговорил с пилотом, и тот что-то ему передал. Самолет взлетел, машина уехала. Это был Шолохов.
Вешенская запомнилась и богатыми “боевыми”, пожалуй, надо без кавычек, трофеями. После всяких обменов с местными ребятами я оказался владельцем замечательных вещей, мечтой каждого мальчишки: настоящего казацкого кинжала, правда, без ножен, и полевого бинокля времен гражданской войны. И то и другое всегда было при мне, но на следующий же год я подарил бинокль своему двоюродному брату, а летом 1942, когда мы оказались почти что в окружении, кинжал был выброшен моим отцом.
В 1939 Инна сдавала вступительные экзамены в Мединститут, мама не хотела ее оставлять одну, и меня решили отправить в пионерский лагерь. Лагерь “Медсантруд” для детей сотрудников медицинских учреждений города снимал помещение школы в поселке Джубга Краснодарского края. Ехали мы поездом до Туапсе, а от Туапсе до места — морем, на катере.
Море было неспокойным, и многих, в том числе меня, укачало. После этого на долгие годы я был уверен, что подвержен морской болезни. Впечатлений от пребывания в лагере было немало. Главным же для меня обстоятельством было то, что я впервые, если не считать один день в упомянутом детском саду, оказался один, без родителей. В этом было и что-то значительное, и что-то грустное. Поэтому можно представить мою радость, когда неожиданно в нашем лагере появился все тот же Соломон, который работал в это время завхозом в пионерском лагере в Архипо-Осиповке, в нескольких десятках километров от нас. Он не только меня разыскал, но и притащил большой брусок сплющенных соевых конфет “Кавказские”. Моя жена знает, что всю жизнь моими самыми любимыми были, да и остались поныне, именно эти конфеты. Запомнились также утренняя побудка горниста, походы в горы, переход через ущелье по висячему выскакивающему из-под ног мостику.
