Вячеслав Маркин - Неизвестный Кропоткин
Особенно любил Петя отрезок пути в семь верст за Калугой до перевоза через речку Угру. Дорога пролегала через громадный сосновый бор на песках, в которых утопали лошади и экипажи, поэтому все шли пешком. Петя обычно уходил один далеко вперед. Он очень любил вековой сосновый бор: «В этом лесу зародилась моя любовь к природе и смутное представление о бесконечной ее жизни» 1, - вспоминал он.
1 Там же, С. 32.
А с искусством его впервые познакомили, как ни странно, дворовые барского дома. Отец, как и многие помещики в те времена, завел крепостной оркестр. Первой скрипкой его был полотер Тихон. Когда по воскресеньям взрослые отправлялись в церковь или в гости, а домашние наставники получали отпуск, в парадной зале под скрипку крепостного «виртуоза» затевались танцы и игры всей многочисленной княжеской челяди. Это делалось тайно, и дети никогда не выдавали слуг, даже если в результате этих невинных проказ что-нибудь из обстановки залы оказывалось разбитым или поврежденным.
Незабываемое впечатление производили на маленького Петю балаганы, устраивавшиеся на улицах и площадях города в дни масленицы. Затем возник интерес к театру. Прославленную балерину Фанни Эльслер, приехавшую на гастроли в Москву, смотрели в Большом театре всей семьей. Балет «Гитана, испанская цыганка» попробовали даже воспроизвести на домашней сцене. Так же копировались дома «Федра» Расина и другие спектакли Малого театра. Мальчиком видел Кропоткин великих актеров Малого Михаила Щепкина, Прова Садовского, Михаила Шумского - в «Ревизоре» и «Свадьбе Кречинского». Петя был еще очень мал, но посещения театра сыграли свою роль в формировании его личности, да так, что потом, в Сибири, он всерьез подумывал о выборе актерской профессии.
Но время шло. Александр поступил в Московский кадетский корпус, видеться братья стали только по праздникам, хотя корпус был в семи верстах от дома. С Петром занимался теперь учитель немец Карл Иванович, восторженно относившийся к Шиллеру. Воспоминания о матери, добрейшая мадам Бурман, словоохотливый Пулэн, прогрессивно мыслящий студент Смирнов, дворовые музыканты, театры Москвы, журналы, выписывавшиеся на дом - вот атмосфера, в которой рос мальчик. Самую незаметную роль в его детской жизни играли отец и мачеха, а самую значительную - общение с братом Сашей. Их тяга друг к другу усилилась от того, что встречи стали редкими.
Одиннадцати лет Петю определили в Первую Московскую гимназию. Образованная из Главного народного училища, созданного в Москве Екатериной II, гимназия в 1854 году отметила свое пятидесятилетие. К юбилею был расширен круг дисциплин: дополнительно введено преподавание ботаники, зоологии, минералогии, анатомии. Гимназия занимала солидный трехэтажный дом у Пречистенских ворот, принадлежавший князю Г. С. Волконскому, напротив тогда еще только строившегося Храма Христа Спасителя. Но у гимназии была и своя церковь, с молитвы в которой начинался каждый учебный день.
Преподавание основных предметов было в значительной степени формальным и иногда шло, как вспоминал Петр, «самым бессмысленным образом». Например, он очень любил географию, хорошо ее знал. Но когда однажды учитель географии дал задание скопировать лист атласа, на котором была изображена Англия, и Петр принес тщательно выписанную, изящно раскрашенную карту - настоящее «художественное произведение», то получил двойку. За излишнее усердие…
Первая Московская гимназия была все же солидным учебным заведением. Здесь еще до Кропоткина учились историки М. П. Погодин и С. М. Соловьев, драматург А. Н. Островский. И преподавали в ней талантливые учителя. Законоведение вел юрист по образованию, замечательный поэт, один из удивительных русских людей Аполлон Григорьев, в те годы ведущий критик популярных журналов «Московитянин» и «Отечественные записки».
В «Московитянине» Петр прочитал восторженный отзыв Григорьева о первых комедиях Островского, в которых он прежде всего увидел народность в высоком значении этого слова. Рассуждая об этом понятии, Григорьев подчеркивал, что под народом понимает «собирательное лицо, слагающееся из черт всех классов народа, высших и низших, богатых и бедных, образованных и необразованных, слагающихся не механически, а органически…» Эти размышления, несомненно, запали в душу юного Кропоткина, которой трудно было избежать двойственности. С одной стороны, мальчик знал, что он знатного рода, князь, с другой, для него не было ближе людей, чем дворовые, которые полностью находились во власти отца, часто несправедливого к ним, и которые с такой любовью вспоминали его мать. Потом он будет удивлять многих своей способностью понимать людей разных классов и сословий, умением находить с ними общий язык, опираясь на общечеловеческие ценности. Конечно, всю жизнь шло формирование его отношения к людям, но первый толчок душа получила в детстве.
Студент Николай Смирнов продолжал вести домашние уроки. Часто они состояли просто в чтении новинок литературы. А кое-что и переписывали от руки. Например, «Горе от ума», второй том «Мертвых душ» Гоголя, запрещенные цензурой стихи Пушкина, Лермонтова, А. К. Толстого. Читали вместе поэму Рылеева «Войнаровский», переписанную Сашей в кадетском корпусе специально для брата. С чувством религиозного благоговения проходили мимо дома Герцена в Сивцевом Вражке, а на Никитском бульваре - мимо дома, в котором болел и умер Гоголь. «Сивцев Вражек с его бурным ручьем, несшимся весной, во время таяния снегов, вниз к Пречистенскому бульвару, не знаю почему, всегда представлялся мне центром студенческих квартир, где по вечерам ведутся между студентами горячие разговоры обо всяких хороших предметах», - вспоминал он в письме, написанном в 1914 году.
Ожидание перемен витало тогда в российских столицах. Их необходимость ощущали уже многие. Главное, что должно произойти и о чем говорят все - отмена крепостного права. Петр жил среди крепостных своего отца. В московском доме - 50 слуг, в селе Никольском - 75, более тысячи крепостных в трех губерниях. Добрый, чуткий, впечатлительный от природы Петя каждый день наблюдал, как отец обращается со своими слугами, не считая их за людей, называя «хамовым отродьем», не останавливаясь перед тем, чтобы собственноручно избить кучера, наорать на ключницу, послать неграмотного настройщика Макара с запиской, чтобы дали ему сотню розог. На всю жизнь запомнил Петр Кропоткин, как он весь в слезах выбежал в темный коридор, желая поцеловать руку униженному Макару, а когда тот сказал ему, не то с упреком, не то вопросительно, что будет он таким же, как его отец, воскликнул с горячей убежденностью: «Нет, нет, никогда!»
