Ирина Гуро - Ранний свет зимою
Было далеко за полночь, когда Миней выехал на тракт, рассчитывая к утру поспеть на почтовую станцию. Пока будут менять лошадей, он, быть может, сумеет поговорить с Ольгой.
«Почему она не дала мне знать?.. Не удалось? Наверное, стражники глаз не спускают! Какой она стала, Ольга?» — думал он.
Уже стало рассветать, когда не привычный к седлу Гнедой отказался идти дальше.
Пока Миней понукал и уговаривал его, на дороге показался экипаж. Пара сильных лошадей во весь дух мчала его по направлению к почтовой станции. В экипаже сидела, заливаясь слезами, вдова Тарутина. Собачеев поддерживал ее под локоть. Две тощие старушки, отвернувшись друг от друга, подпрыгивали на переднем сиденье. Лакированный ковчег, ныряя в волнах пыли, пронесся мимо.
Миней, потеряв терпение, сломал ветку и хлестнул Гнедого по боку. Упрямец рванулся с места и такое стал выделывать ногами, что у Минея голова пошла кругом. Тщетно натягивал он поводья — конь продолжал скачку, опасливо кося глазом, пока всадник не догадался бросить свой хлыст.
Занятый тем, чтобы удержаться в седле, Миней отвлекся от мыслей об Ольге. Но, когда на бугре показалось скучное казенное здание почтовой станции, беспокойство и нетерпение охватили его.
Он бросил поводья выбежавшему со двора мальчишке и поднялся на крыльцо. В просторных сенях ему преградил путь усатый урядник.
— Вам что? — сурово спросил страж, напирая грудью на Минея.
Миней не успел и слова сказать, как из избы послышался повелительный женский голос:
— А ну, пропустите: это ко мне.
Усач посторонился, и Миней, войдя, увидел Ольгу. Как же изменилась она, родная! Сердце у Минея застучало сильнее — так по-новому хороша была Ольга.
Косы она срезала, но короткие светлые волосы не портили ее. Да полно, красива ли она? Черты лица неправильны: рот великоват, подбородок упрямо выдвинут. Но такой веселой энергией, таким оживлением освещено лицо ее, что и красавица померкла бы рядом.
Ольга поднялась из-за стола, на котором стояли самовар и налитые, но нетронутые стаканы. На лавке сидела ее мать, Дарья Ивановна Тарутина, крупная старуха с таким же упрямым подбородком, что и у дочери.
Ольга бросилась к Минею, легко вскрикнула, так крепко сжал он ее руку, усадила против себя. Разглядывая, проговорила негромко:
— Вон какой вы стали! Еще медвежатистей! — И добавила совсем тихо: — А у меня муж тяжело болеет. Но, может, выхожу… Вот еду…
Резким движением руки она откинула назад волосы, и Миней отметил этот новый жест Ольги, которым она, казалось, отгоняла тяжелые мысли.
Дарья Ивановна низким, как у дочери, голосом спросила:
— Олечка, дочка, что же будет?
На лице Ольги появилось выражение нетерпения и скуки. Словно продолжая прерванный разговор, она ответила:
— Так и будет. У вас своя жизнь, у меня своя. Что для вас счастье, то для меня тоска и мука. Поезжайте, мама, не теряйте времени. Сами всегда говорите: «Моя минута золота стоит». Видите, помню все присказки ваши…
Старуха уловила насмешку и тяжело подняла с лавки свое грузное тело. Ольга подошла к матери, обняла ее. Не разжимая губ, Тарутина поцеловала дочь, затем тихо проронила:
— Олечка, вернись, ежели что…
И махнула рукой, будто знала: никаких «ежели что» не будет. Через минуту Собачеев и тощие старушки подсаживали Дарью Ивановну в экипаж.
Ольга вышла на крыльцо, поглядела на мать и, не дождавшись, пока экипаж скроется из виду, вбежала в избу.
— Мне губернатор разрешил свидание с родными. Вам известно? — холодно спросила она заглянувшего в дверь урядника.
Усатая физиономия исчезла. Ольга, задвинув на дверях засов, сбросила с себя жакетку, подпорола подкладку и вытащила тонкие, отпечатанные на гектографе листочки.
— Получайте, Миней! Свежие, питерские! И еще есть!
Она выдвинула из-под лавки корзину, разбросала вещи и достала пачку брошюрок.
— Ох, Ольга, ну и удружили! — повторял Миней, пряча тоненькие листочки в карманы, под тужурку, в сапоги. — Ну и удружили землякам!
А она торопила его:
— Да рассказывайте же, что у вас…
— Ну что же, работаем. Бесплодные споры со «староссыльными» кончились. Есть организация. Из рабочих железной дороги. Люди молодые, не трусы. Бастовали успешно. Кружок у нас. Читаем Маркса…
Ольга перебила:
— Из старых знакомых есть кто-нибудь?
— Кешу Аксенова, дружка моего, помните? Вот он…
— Кеша? — удивилась Ольга. — Ведь он же еще мальчик…
— Вырос.
Она усмехнулась, но тотчас серьезно спросила:
— А вы сами, Миней, самоопределились? Окончательно?
— Я стою на позициях марксизма, — ответил он краснея, и сразу, как бывало когда-то, почувствовал себя моложе Ольги.
— Иначе и не думала… Я часто вспоминала вас, Миней. Нашу дружбу, нашу Читу, вот эту степь…
Она подошла к окну, приникла лбом к раме, задумалась.
— Вы понимаете, какое время сейчас для нас настало? — спросила Ольга, порывисто оборачиваясь. — Вот я слышала Владимира Ульянова. Это было незадолго до его ареста. Он говорил о наших задачах. Говорил очень просто, непривычно для нас. Почему непривычно? Да ведь мы привыкли к тому, что в речах наших интеллигентов зерно мысли плотно укутано шелухой разнообразных «но». И вдруг шелуху эту отбросили, отмели, и перед каждым стал вопрос: кто мы, я, вы?.. Чего мы хотим? Реформишек, уступочек или социальной революции? Это сейчас надо решить, именно сейчас, когда закладывается фундамент будущего. Рабочий уже понял, что враг его не только отдельный хозяин Иванов или Петров, а капитализм в целом. И бороться надо, — не камни в окна кидать, а идти класс против класса. Как в песне поется: «На бой кровавый, святой и правый…» Я, наверное, Миней, сбивчиво говорю…
— Мы читали Ульянова «Что такое «друзья народа…», — сказал Миней. — Из Томска нам привезли. Две тетрадки, напечатаны на гектографе. Даже некоторые из наших стариков задумались над ними… Помните Алексеева?
— Григория Леонтьевича? — удивилась Ольга. — Неужели он с нами?
— Во всяком случае, хорошо нам помогает.
— Как это важно — привлечь к нашему делу честных, смелых людей! Пусть они сшибались, но ведь себя-то они не щадили…
Голос ее зазвучал резче.
— Знаете, что нас тяготило в Питере? Как ко всякому движению, которое развивается, идет в гору, к марксизму также прилепляются всякие слизняки. Это людишки, которые не хотят бороться, а только «анализируют», «изучают»… Они видят в марксизме «научное течение» — и только! Бойтесь этих господ! Они с нами до поры до времени, а потом предадут. С головой выдадут…
