Ярослав Иосселиани - В битвах под водой
Высоко подняв голову, он пистолетом направил на меня свою седую козью бородку и хотел что-то сказать, но я опередил его:
— Здравствуйте, Алексей Васильевич! Что с вами? На вас лица нет.
— Неудобная лестница… крутая очень, — он бросил взгляд на вертикальный трап, соединяющий центральный пост с боевой рубкой.
— Это с непривычки, Алексей Васильевич. А мы вот считаем, что он очень удобный. На корабле есть трапы гораздо менее удобные… Вы ищете Ефима Ефимовича? Он, наверное, в машинном отсеке, — я показал в сторону кормы.
Осунувшееся лицо, потускневший взгляд и озабоченный вид Рождественского говорили о том, что дело здесь не только в усталости от подъема по неудобному трапу.
— Вы чем-то очень озабочены, Алексей Васильевич, — заметил я.
— Как же, как же, товарищ… старший лейтенант. Война ведь началась… да какая война! С каким врагом! Не могу быть спокойным…
— Враг как враг, Алексей Васильевич, фашистская Германия, — вмешался в разговор вошедший в это время в отсек Иван Акимович.
— В том-то и дело, что Германия. — Рождественский повернулся в сторону Станкеева. — Будь это другая страна, мы могли бы победить…
— Здра-а-вствуйте! — протянул Иван Акимович. — А Германию, вы думаете, мы не победим?
— Да… откровенно говоря… трудно будет, очень трудно, если даже и победим.
Все переглянулись. Вахтенный матрос прыснул, но, встретив суровый взгляд дежурного, подавил смех.
— Да, будет трудно, но мы победим! Непременно победим, Алексей Васильевич! Это точно! И не надо опускать голову. Я всегда считал вас оптимистом.
— Эх, милый мой, трусливый оптимист хуже любого пессимиста…
— А вы что — считаете себя трусом, так? — смеясь, бросил Станкеев.
— Да, я, пожалуй, скорее труслив, чем… храбр.
— Напрасно вы поддаетесь панике, Алексей Васильевич. — Иван Акимович нахмурил брови. — Я бы постеснялся на вашем месте. Все уважают вас за ваш честный труд, любовь к детям и усердие в работе, а вы… вот… извините меня, распустили нюня… Конечно, нам всем предстоят большие испытания, но разве это значит, что мы должны опустить руки?
В отсек вошел Ефим Ефимович. Ему кто-то сказал, что на корабле Рождественский.
— А-а, Леша! Ты что это в такую поздноту? Тебе бы сейчас в самую пору тетради проверять…
— Нет, Ефим, тетради летом не проверяют… а потом — сейчас… война, не до того…
— Ну что ж, что война? Не перестанут же дети наши учиться, а учителя учить!.. Да ты что, струсил, что ли, на тебе лица нет!
— Ты прав, Ефим Ефимович, он-таки струсил, — как бы подытожил Иван Акимович и вышел из отсека.
— Ефим, я решил забрать своих домочадцев и сегодня же ночью ехать к себе в деревню. Здесь я уже не нужен. Здесь будет горячо, а я уже стар стал, не годен для войны. В деревне спокойнее… Я пришел проститься с тобой и попросить немного денег, в дороге потребуется много…
— Ты что? С ума сошел? — Метелев не верил своим ушам. — Зачем же ты поедешь на запад «к себе в деревню»? Если хочешь бежать, беги на восток. Вот детей и женщин эвакуируют, и поезжай с ними в безопасные места… И денег особо больших не надо будет…
— Нет, нет, нет! Я решил ехать домой, к родственникам. Умирать — так вместе… у меня там дети, внуки…
— Зачем же умирать?.. Мы победим!
Никакие аргументы не помогли. Нам не удалось убедить Рождественского не ехать к себе в деревню, которая находилась где-то за тысячи километров от Севастополя, в Западной Белоруссии.
Ефим Метелев долго возмущался малодушием своего соседа по квартире, уговаривал и ругал его последними словами, но, видя, что тот стоит на своем, в конце концов смягчился и даже дал ему на дорогу денег. Рождественский на прощанье обнял и расцеловал Метелева и, пожав руку всем остальным в отсеке, стал взбираться по крутому трапу.
— Хороший человек, но… мещанским душком от него отдает… Нет опыта борьбы, — заключил Ефим Ефимович.
— А, по-моему, он просто струсил! — возразил вахтенный центрального поста.
— Ты не прав, моряк! — Метелев искоса посмотрел на матроса. — Так презрительно нельзя к нему относиться. Он только год как в Советском Союзе. А до этого жил в буржуазной стране. Там его пичкали пропагандой о германской военной мощи… Он сам это рассказывал и понимает, но… видать, неожиданность его настолько ошеломила, что он не может положиться на разум…
Метелев был прав. В период, предшествовавший второй мировой войне, в буржуазных странах появилось множество книг, написанных участниками первой мировой войны, в том числе германскими милитаристами различных рангов и положений. Тенденциозно освещая события, авторы этих книг всячески превозносили германские победы и искажали причины поражения Германии. Расчет был на то, чтобы у читателей сложилось впечатление о случайном характере поражения Германии в первой мировой войне и о наличии у прусской военщины какой-то магической силы побеждать. И не один скромный старик Рождественский был жертвой такой умелой вражеской пропаганды.
Я вышел из центрального поста и направился в кормовую часть корабля. Метелев последовал за мной. Он, видимо, был расстроен разговором с Рождественским и молчал. В дизельном отсеке шла сборка машин. Детали были разбросаны по всему помещению, и казалось, что из них вообще ничего нельзя собрать.
— Что-то не верится, Ефим Ефимович, что вы уложитесь в сроки, — начал я.
— Ты, Ярослав Константинович, за рабочий класс не беспокойся! — обиделся Метелев. — Мы уложимся… Ты, лучше займись своими моряками. Мне кажется, скорее вы не уложитесь, чем мы…
— А что? — насторожился я. — Вам кажется, что мы плохо занимаемся?
— Нет, вы хорошо занимаетесь, но… мне кажется, что вы слишком много внимания и времени уделяете азам. Так учили, когда я был матросом. А сейчас нужно учить по-другому… Надо избегать стандартных приемов, отрабатывать больше сложных задач, чтобы… люди научились не теряться в трудных условиях, не боялись своих механизмов…
— По-моему… — попытался возразить я, но Метелев перебил меня.
— Нет, нет! Подумай хорошенько, и по-твоему будет то же самое…
— Но ведь командир лодки проверял и… — не сдавался я.
— Вербовский тоже не совсем прав. Я ему уже говорил об этом. В общем, он со мной согласен, но… не совсем, кажись…
Я тоже не мог во всем согласиться со старым моряком. Учения, которые мы проводили, убеждали меня в том, что мы решаем задачи, в целом отвечающие требованиям наших официальных документов и инструкций.
Выйдя из дизельного отсека, я поднялся на мостик.
В бухте было совершенно темно, и только в безоблачном небе светились яркие южные звезды. С противоположной стороны гавани, где находился судостроительный завод, уже переведенный на круглосуточную работу, доносился стук молотков и шум различных механизмов. Ночь давно опустилась на землю, но люди продолжали работать с таким же усердием, как и днем.
