Евгений Беркович - Физики и время: Портреты ученых в контексте истории
Только после основания в 1911 году Общества кайзера Вильгельма по содействию развитию науки для Фрица Габера нашлось место, достойное его таланта: в 1912 году он стал директором вновь созданного Института физической химии и электрохимии в Берлине. Директором другого института этого же Общества — Института химии — стал в том же 1912 году Рудольф Вильштеттер. Антисемитизм в научно-исследовательских институтах нового Общества кайзера Вильгельма проявлялся не так явно, как в традиционной университетской среде, где еврей, даже крещеный, с большим трудом добивался профессорского звания.
Обычно это удавалось там, где среди немцев находились влиятельные люди, заинтересованные в таком назначении и помогавшие разрушить барьеры, которые в одиночку кандидату-еврею вряд ли удалось бы преодолеть. Так, получить профессорскую должность в Берлинском университете Эмилю Варбургу помог его коллега Август Кундт[17], блестящий физик-экспериментатор, уступавший все же Варбургу талантом. Они познакомились в Берлине, где приват-доцент Кундт читал лекции, которые посещал студент Варбург. Затем их связала и общая работа. Когда в 1872 году Августу предложили место ординариуса во вновь открытом университете Страсбурга, он добился для своего молодого коллеги места экстраординарного профессора. Через четыре года тридцатилетнему Варбургу предоставили профессорскую кафедру в университете Фрайбурга, где он в течение последующих 20 лет оставался единственным физиком. В 1888 году Кундт получил приглашение в Берлинский университет, где стал настоятельно рекомендовать вызвать в столицу своего давнего друга и соавтора. К его хлопотам присоединился Макс Планк, и в 1895 году Варбург стал профессором Физического института Берлинского университета, где и оставался вплоть до почетного ухода на пенсию в 1922 году.
Варбургу повезло: он стал профессором Берлинского университета. Другим его коллегам если и удавалось получить профессорское звание, то лишь в отдаленных провинциальных университетах Германии. Нередко ученые соглашались занять профессорскую кафедру в других странах. Например, Альберт Эйнштейн впервые стал профессором в Пражском университете, Вильштеттер — в Цюрихе… Часто профессорскую должность для талантливого ученого-еврея находили не в университете, а в менее престижном Высшем техническом училище или политехническом институте.
Большинство будущих нобелевских лауреатов-евреев заканчивали столичный университет в Берлине или знаменитые университеты Гёттингена, Гейдельберга или Мюнхена, но почти никого из них не оставляли в альма-матер на профессорской должности.
Но не зря говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». У исследователей, работавших в провинциальных учебных заведениях, было больше свободы, чем у их коллег в столичном университете или в других крупных научных центрах, где авторитет главы школы часто задавал вполне определенные направления и рамки работы всех сотрудников. Именно в провинциальных университетах и вузах были сделаны те самые открытия, за которые потом еврейские ученые получили Нобелевские премии. Вот так из недостатка рождается преимущество, а дискриминация помогает успеху.
Конечно, это не единственная причина отмеченной выше «нобелевской аномалии».
Другой фактор успеха — возраст, в котором наиболее успешные приват-доценты получали профессорское звание. Как правило, у доцентов-евреев он был существенно выше, чем в их цеху в среднем. Знаменитый немецкий врач и химик, основоположник химиотерапии Пауль Эрлих[18] получил первую профессорскую кафедру в возрасте 60 лет — за год до кончины.
В 1909/1910 учебном году на медицинских факультетах немецких университетов работали 4 еврейских профессора старше семидесяти, один — в возрасте между шестьюдесятью и семьюдесятью и только один профессор моложе шестидесяти. В Германии в том же году половине всех еврейских ординариусов было за шестьдесят, в то время как среди остальных профессоров люди этого возраста составляли одну треть.
Казалось бы, дискриминация еврейских ученых налицо, однако и тут можно найти свои плюсы. То, что активные ученые больше времени проводят в качестве приват-доцентов, а не профессоров, с одной стороны, конечно, ранит их самолюбие и заметно сказывается на семейном бюджете. С другой стороны, приват-доцент освобожден от весьма утомительной административной работы, которую обязан вести руководитель кафедры, следовательно, доцент может больше времени отдавать собственно научной работе, а значит, и добиваться лучших результатов.
Продолжать объяснение «нобелевской аномалии» можно было бы долго. Но нельзя не указать еще на одно обстоятельство, способствовавшее успеху евреев в науке. Оно тоже, как ни парадоксально, связано с притеснениями и препятствиями на пути к научному росту.
Во всех еврейских семьях знали о дискриминации и с раннего возраста готовили к ней детей. Рихард Вильштеттер вспоминал в уже упоминавшейся автобиографии, что во время учебы в нюрнбергской гимназии ему не очень давалась латынь. В один прекрасный день он смог все-таки, приложив немало усилий, получить наконец заветное «хорошо». С нетерпением бежал он домой, чтобы сообщить матери радостную весть. Едва взглянув на тетрадь с оценкой, мать сказала холодно: «Хорошо — это плохо!»
Путь в науку
Старинный Гёттинген три раза возникал на жизненном пути физика Борна. Первый раз в 1904 году, когда двадцатидвухлетний Макс решил провести в университете имени Георга Августа седьмой семестр своего обучения. Так как родственники Макса были состоятельными людьми, он мог позволить себе изучать не только те предметы, которые хотел, но и там, где хотел. До Гёттингена он уже прослушал лекции в трех университетах: Бреслау, Гейдельберге и Цюрихе. В Гёттингене ему сразу повезло — его взял на должность личного ассистента Давид Гильберт[19]. Правда, Макс из-за своей неопытности испортил отношения с другим великим ученым — Феликсом Клейном. Поэтому свою первую диссертацию Макс Борн защищал по прикладной, а не по чистой математике, где Клейн, скорее всего, не дал бы ему получить докторскую степень. Со временем научные интересы Борна сосредоточились на физике, но его работы всегда отличались виртуозным владением математическими методами.
Второй раз Борн приехал в Гёттинген в 1908 году по приглашению Германа Минковского, чтобы в качестве его личного ассистента поработать вместе с ним над проблемой электромагнитной массы электрона: как раз недавно была опубликована эйнштейновская теория относительности.
