Алексей Новиков - Рождение музыканта
– Вот здесь, Евгеньюшка, цветочный сад разобьем. Розами лужайку засадим. Выпишем Амура наилучшего резца – будет Амуров лужок…
Молодость, молодость! Кому, как не тебе, насадить утешные сады!
Расцветут на Амуровом лужке розы! Невластная она, смерть! Евгения Андреевна вернулась к жизни. Еще ближе стал муж: от горя любовь крепчает.
Побежали дни и месяцы вслед за быстрыми водами Десны; а на Борисов день и соловей голос подал, облюбовал жительство под самыми окнами спальни Евгении Андреевны.
За окном черемуха роняла цвет на боярышник и смородину. Кусты стояли как в первом снегу. Все так заросло, что и малому лепестку упасть некуда. Дикий хмель за жимолость уцепился, путал, путал – запутал ее вконец.
А соловей для песни уединения ищет. И в ночь на 20 мая так распелся, такой замысловатой трелью зорю встретил, что как ни спешила Карповна, ковыляя на кухню за горячей водой, остановилась на минутку.
– Ишь, разбойник!..
В спальне Евгении Андреевны опущены шторы и закрыты ставни, чтобы не беспокоить роженицу, а все равно проникает соловьиный голос. Ему что, соловью? Пусть бегают няньки да повитухи от спальни к кухням да в бельевую. Пусть по всему дому открыты шкафы и сундуки, чтобы легче было роженице рожать. А ему что, соловью? Известно – птица!
И когда запустил разбойник в раскат, – напоследок правильный соловей обязательно так припустит, – ему ответил из спальни детский плач.
Пока Фекла Александровна обряжала роженицу, Карповна побежала в кабинет к Ивану Николаевичу: поди, тоже мается человек, всю ночь без присесту ходил.
– С сыном, батюшка-барин!..
Ивану Николаевичу все бы сразу узнать. Да разве это мужское дело?
– Вон соловей заливается, – уклонилась Карповна, – видать, скоморох родился…
– Какой скоморох? Ты, старая, в уме?!
– Да нешто это я? Так народ примечает… – и ушла обратно к Евгении Андреевне.
Впрочем, главное Иван Николаевич понял: сын!
И пошло от радости в Новоспасском доме все вверх дном. Еще Евгения Андреевна не встала с постели, а Фекла Александровна уже столы собирала. На крестины весь уезд созвала. Да что званые? Кто ни ехал – мимо не проехал: милости просим!
Мальчика нарекли Михаилом. Так бабка распорядилась. Так и по святцам выходило: родился наследник под самый летний Михайлов день 1804 года.
Глава четвертая
Лежит Михайла Иванович на тонких полотнах, на пуховых подушках, в атласных одеялах и присматривается к жизни. А весь дом к нему присматривается: в кого пошел? Волосом темный и глазами тоже. Лежит себе Михайла Иванович тихо, плачет умеренно: сам громогласия боится.
И не ведает, что о нем бабка замышляет.
А Фекла Александровна вскоре после крестин вызвала молодых родителей к себе.
Глядят, восседает она в персидской шали. Есть у нее такая заветная шаль – для великих праздников и самоважнейших дел.
– Вот вам мой приказ, и другого не повторю? Алешу не уберегли, теперь я за Михайлу отвечаю. На мне забота корень фамильный сохранить, на мне и ответ. Беру Михайлу к себе!
Вздрогнули родители. Иван Николаевич встал:
– Маменька!..
– Дело решенное, не перечь! А ты, – повернулась к Евгении Андреевне, – отдыхай, силы набирайся!
Сколько лет Фекла Александровна на свете прожила, а никто еще ее воли не отменил.
– Завтра и переведу!
И переселили Михайла Ивановича со всем обзаведением, с кормилицами, с нянькой Карповной в бабкины покои. Фекла Александровна еще подняньку Авдотью к внуку определила, потому что была Авдотья Ивановна первая на всю округу сказочница и на песни голосиста.
Но не успел еще внук на новоселье обжиться, Фекла Александровна новое решение объявила, хотя для видимости объявлял его секунд-майор.
В этот день Николай Алексеевич облекся в парадный екатерининский мундир и поставил на стол ларец. После обедни пришел отец Иван.
– Ну, батюшка, Николай Алексеевич, объявляй! – начала Фекла Александровна.
Николай Алексеевич порылся в ларце, вынул бумагу с печатью, стал читать невнятно:
– «…из Смоленского Наместнического Правления дана сия Николаю Алексееву сыну Глинке в том…» А что, матушка Фекла Александровна, все ли честь надобно?
– Читай, батюшка!..
– «…Николаю Алексееву сыну Глинке в том, что недвижимого имения за ним в Смоленском уезде в Вопецком стану сельцо Соколове с деревнями, крестьян мужеска пола – 87, Ельнинского стану в деревне Шатьково – 24…» Да кто ж, матушка, наших деревень не знает? Зачем их честь-то?
– Ну, быть по-твоему, – уступила Фекла Александровна.
С облегчением вздохнул секунд-майор и, отложил грамоту, продолжал от себя.
– А те деревни выделили мы детям нашим: Димитрию, Луке, Антону, Анастасии, Татьяне… – Николай Алексеевич споткнулся, припоминая: кому бы еще?
– Господи, родных детей перезабыл! – удивилась Фекла Александровна и закончила, словно читала по святцам: – Татьяне, Марии, Прасковье.
– Ну, и я то ж говорю, – подтвердил Николай Алексеевич.
Теперь ему предстояло главное.
– А родовую вотчину нашу, село Новоспасское, со всеми угодьями, деревнями и выселками, с пахотными и сенокосными землями, со всеми пустошами и лесным заказом жалуем мы меньшому сыну Ивану в награду за послушание и к родителю и родительнице сыновнее почтение!..
Фекла Александровна одобрительно кивала головой.
– В случае же кончины нашей, – Николай Алексеевич снова посмотрел на спутницу жизни, – супруге нашей определяем жить в Новоспасском до конца дней, владеть и распоряжаться всем полновластно!
Объявил свою волю екатерининский секунд-майор и вскоре свершил земной путь.
И попрежнему бы жить Фекле Александровне полновластной госпожой. А ей теперь все ни к чему. Ей теперь одно: надежу-внука пестовать.
Жизнь в новоспасском доме окончательно разделилась Иван Николаевич не в пример соседям в хозяйстве размахнулся. Лишних людей на оброк перевел, барщинным барщину сбавил. Мужикам легче, а ему и вовсе не в убыток. Многие господа помещики на такое баловство коситься стали: что за чертовщина, почему ноне в Новоспасском хлеба богаче?
Но замыслы Ивана Николаевича шли далеко. Что ему Новоспасское? Разве на ельнинских землях развернешься?! Стал он брать те самые подряды, о которых матушке толковал. Прежде бы Фекла Александровна запрет наложила, а теперь, кроме внука, ничего не видит. Кроме как о Михайле Ивановиче сама не говорит и никого слушать не желает.
– Вчерась у меня Михайла под стол уполз, вон куда пошло!
Что ж ей после того сыновние новшества?
А Ивану Николаевичу уже своих подрядов мало; начал в компании входить и к откупам присматриваться. Достаток в Новоспасском стал заметно прибывать. И соседи еще пуще косились: «Сказывают, у Глинок мужиков боле не дерут: уж не фармазон ли объявился в Новоспасском? Что же дале будет?..»
