Константин Евграфов - Федор Волков
Имел ярославский купец даже струг да свои же кладные и плавные лодки, чтобы при надобности доставлять по воде сырье и в Ярославль и на Унжу-реку, где наметил поставить заводы.
На своем же струге, распустив парус при попутном ветре, и повез Федор Васильевич свою новую хозяйку и трех благоприобретенных сынов в древний город Ярославль: меньших, Гришатку да Ивана, оставили до поры до времени на попечении бабки в Костроме.
Сам Федор Васильевич стоял на шкотах, выравнивая ход, ловил ветер. И видно было — хочет Федор Васильевич понравиться и Матрене Яковлевне, и пасынкам своим. Да и как не понравиться!
Среднего роста, плотный, с рыжеватой курчавой бородкой, ладно подстриженной по случаю, блестя голубыми глазами, стоял он, как-то лихо избоченясь (знал, что глядят на него!), в голубой шелковой рубахе и в бархатной малиновой жилетке, широко расставив ноги, обутые в мягкие юфтевые полусапожки.
Матрена Яковлевна улыбалась, глядя на него, — она была счастлива и по простоте своей не скрывала этого. А глядя на мать, улыбались и братаны.
Шли ходко и могли б до вечера еще верст двенадцать-пятнадцать отмахать, но еще засветло заметили песчаный островок, поросший зеленеющим ивняком, и решили заночевать на нем. Из куска парусины соорудили для братанов шатер, накидали туда перин, одеял. И пока четверо полушкинских работников процеживали Волгу сетью.
Федюшка с Алешкой собрали на берегу сушняк и запалили костер.
А потом была ароматная желтая стерляжья уха. Варил сам Федор Васильевич — никому не доверил. Зато снова заслужил благодарную улыбку Матрены Яковлевны и восторг братанов.
Федюшка и не помнит, как задремал.
К Ярославлю подошли после полудня. Еще издали заметил Федюшка на фоне синего безоблачного неба темно-бурую деревянную башню, будто обложенную золотыми пасхальными яйцами — сверкающими куполами храмов.
— Кремль. Рубленый город, — протянул руку Федор Васильевич в сторону высокого правого берега.
Струг медленно развернулся и стал входить в Которосль — изумрудный приток Волги.
На шумной и суетной пристани их уже ждали: стояла пара соловых жеребцов, желтоватых, со светлыми гривами и хвостами, запряженных в пароконную телегу, чуть поодаль вытянулся обоз — готовы были принимать товар.
Федор Васильевич дал своим людям команду, сел с новым семейством на телегу, и лошади тронули. Всю недолгую дорогу купец сосредоточенно молчал. Братаны же только головами вертели, на город смотрели.
Лошади остановились у высокого деревянного дома об одном этаже с резным карнизом и с замысловато резными же наличниками на просторных окнах. Федюшка спрыгнул с телеги, подошел к окну и осторожно провел пальцами по кружевному рисунку наличника, будто боялся помять его.
— Нравится? — Федор Васильевич улыбнулся, довольный.
— Краси-иво, — протянул Федюшка.
— А резал-то ведь я, — похвастал отчим. — Ну, ежели нравится, научу я тебя этому ремеслу. Забава для сердца. Ну, с домом вас, Матрена Яковлевна, и вас, ребятки. Слава богу, приехали.
Город свой купец Полушкин знал отменно. В этом Федюшка убедился на второй же день по приезде, когда отчим взял его с Алешкой побродить по Ярославлю.
Они прошли вдоль разрушенного временем и погодой земляного вала, окружающего город, насчитали с дюжину сторожевых башен: жалкие остатки укреплений, построенных еще при царе Алексее Михайловиче. Вдоль кривых и узких улочек то и дело попадались заводы: кожевенные и мыловаренные, суриковые и белильные; полотняные и шелковые фабрики.
Однако Спасский монастырь — древняя ярославская святыня — поразил воображение Федюшки. Не постройка его, не златоглавые купола храмов, этого и в Костроме он нагляделся предостаточно. Узнал он, что как раз здесь останавливался царь Михаил Федорович, когда ехал из Костромы, из их Ипатьевского монастыря, в Москву для венчания на царство. Оказывается, и сам-то государь был выбран именно здесь.
Тогда, чуть более ста лет назад, во время великой смуты, Ярославль на полгода стал фактической столицей Русского государства: здесь находился Совет всей земли, который вместе с «выборным человеком всей земли» Кузьмой Мининым подписывал платежную ведомость на ополчение и грамоту князя Пожарского, призывавшую на борьбу с врагом. Ярославцы, входившие в Совет, решали тогда со всеми, как «в нынешнее конечное разорение… выбрати общим Советом государя», а потом ездили в Москву на торжественную церемонию его избрания.
— А ведь знаете, ребятки, батюшка государь не забыл тогда, как приютили его ярославские торговые люди, отблагодарил по-царски. Когда раздавал новые жалованные грамоты, многих пожаловал «московскими государевыми гостями». Да вот, знаете ли, отчего церковь наша Николы Надеина называется?.. Не знаете! Да оттого, что строили ее на денежки Надея Светешникова, а Надей был тож «государевым гостем». Великое титло для торгового и промышляющего люда! — Федор Васильевич покосился на Угличскую башню. — Надо всегда, ребятки, за правду стоять. Кто за правду стоит, того государь, государыня ли завсегда выделят и пожалуют. Да чтой-то мы загулялись! Домой пора — дел у нас невпроворот.
Федор Васильевич вместе с другим ярославским купцом — Тимофеем Шабуниным, с которым на равных паях решил строить серные и купоросные заводы, хлопотал перед Берг-коллегией скорейшее решение учинить. Приторговывал у помещиков крестьян для работы на тех заводах. Заготавливал лес, камень, кирпич, железо.
И все же в этой круговерти успел он и о своих старших подумать: для Федора и Алексея нанял домашних учителей. Привел даже старичка немца — язык не помешает, подумал: не ровен час, сведется с иноземцами торговать!
Наконец, Берг-коллегией было выделено под каждый завод — у Бабина оврага, что в километре от Ярославля, и на Унже-реке, близ Макарьевского монастыря — место по двести пятьдесят саженей длиной и столько же шириной. Для работы купил Полушкин у помещиков пятнадцать крепостных, в разгар же сезона бывали и наемные люди. Не повезло ему с компаньонами: Тимофей Шабунин, с которым начинал он, а потом и Иван Мякушкин из дела этого вышли за недостатком средств. И остался Федор Васильевич единоличным владельцем заводов.
А тут в семье еще прибавка вышла: родила Матрена Яковлевна Полушкину сына Игнатия. И все чаще стал задумываться Федор Васильевич о своем законном сыне и о пасынках: кому ж передать все это, трудом и потом сработанное? А пасынки-то ой как малы, младшему, Григорию, пять исполнилось, а старшему, Федюшке, двенадцать. На него-то больше всего и уповал Федор Васильевич. Толковым рос старшой. Учителя хвалить его не уставали. Да что и сами-то они, учителя эти! Если в большое дело выходить, учить надо бы посерьезнее. Слышал купец, будто еще при государе Петре Алексеевиче учреждены были при торговле и промышленности в Москве для детей купцов и заводчиков некие школы. Вот это дело! Все чаще и чаще останавливался мыслью Федор Васильевич на этих школах.
