София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе
Таковы желания Сената, армии и всей нации, повторил ловкий царедворец. «Никогда не получат они моего согласия, — отвечал Александр. — Одна лишь воля моего отца может решить его и мою судьбу». И, сняв с груди образ Спасителя, Александр заставил Палена поклясться перед этим священным ликом, что отец его сохранит и жизнь, и свободную волю. «Ваше Высочество, — сказал Пален, — судьба Вашей августейшей матери, Ваша собственная и судьба всей России — должна решиться в следующие три дня».
Выходя от великого князя, Пален поставил у двери его несколько гвардейцев с офицером. В тот же день император Павел, уже давно покинувший свою семью, отправился вечером к княгине Гагариной. Мрачный, с исказившимися чертами, он произнес ужасные слова, — слова, вызванные гневным порывом, которые сердце его, без сомнения, отвергало и которые он никогда не привел бы в исполнение:
«На днях падут головы, некогда очень мне дорогие».
Испуганная княгиня Гагарина сочла долгом предупредить Великого князя Александра. Можно представить себе, какая жестокая тревога, какие внутренние муки разрывали сердце Александра. После разговора своего с великим князем Пален решил, что для успеха заговора нельзя терять времени. Собрав всех заговорщиков, он обратился к ним с речью в духе древних и новых революционеров. «Зачем, — сказал он, — медлить нам с делом освобождения нашей родины, с делом, которое заслужит нам благодарность наших сограждан». Решающее собрание состоялось у Платона Зубова. Взывая к тени Брута, заговорщики подкрепили свое мужество обильным возлиянием. В тот же вечер, перед последней ночью Павла, вероломный Пален виделся с императором и посредством искусно подготовленных речей убедил его, что заговор расстроился. Ему удалось успокоить его и влить на краткие мгновения утешительный бальзам в это встревоженное и несчастное сердце. Между тем, как только настала ночь, заговорщики, закутанные в свои плащи и почти все отуманенные винными парами, молча направились к Михайловскому дворцу. В то время, как они проходили дворцовым садом, сидевшие на деревьях вороны вспорхнули и улетели с зловещими криками. Карканье этих птиц, считающееся в России несчастным предзнаменованием, настолько испугало заговорщиков, что они на минуту поколебались, — не вернуться ли им обратно. Пален сменил дворцовую стражу, поставив вместо солдат участвовавших в заговоре офицеров. Согласно его приказу, вся императорская гвардия стояла на часах в различных пунктах города; лишь один забытый заговорщиками часовой, увидя приближавшуюся ко дворцу группу, закричал «Караул!» Стражник вышел, но тотчас же был отозван в гвардейские казармы сообщниками Палена. Не встречая никаких препятствий, заговорщики подымаются по ступеням большой лестницы, где царила, как и во всем дворце, угрюмая тишина. Была полночь. После вечера, проведенного у княгини Гагариной, Павел, доверившись Палену, заснул мирным сном. Незаметно было вокруг него тех мер предосторожности, которые во множестве изобретает подозрительная и страшащаяся за себя тирания. Беспрепятственно пройдя длинный ряд апартаментов, заговорщики уже почти достигли спальни императора. Задерживая дыхание, Пален следил за взглядами и выражением лица каждого из своих сообщников, прислушивался к малейшему шуму; как вдруг в комнате, примыкавшей к спальне императора, стоявший на страже, закутанный в плащ гвардейский гусар, родом поляк, при виде лиц, входивших в такой необычный час, догадывается об их злостных намерениях, бросается навстречу заговорщикам и на их отказ удалиться выхватывает пистолет. Заговорщики бросаются на него и сваливают с ног. На этот шум Павел пробуждается; почуяв измену, он вскакивает с постели и бежит к потайному трапу, который сообщался через пол с апартаментами нижнего этажа. По несчастью, пружина, быть может, впервые не поддается нажиму. Куда спастись! что делать! Единственная дверь в комнате императора сообщалась с покоями августейшей его супруги; но дверь эта была заперта наглухо, и несчастный государь, жертва собственной недоверчивости, сам лишил себя всякого пути к спасению. Наконец, входная дверь отворяется. Павел не успевает спрятаться за ширмами у камина. Заговорщики с шумом входят в комнату; первые взгляды их устремляются на кровать императора: кровать пуста. Они отыскивают, наконец, государя. Последний, видя, что бегство уже невозможно, ищет глазами Палена, призывает его, как последнюю свою надежду. Но изменник не отвечает: его не было в комнате, он снаружи следил за всеми действиями заговорщиков. Тогда, вооружившись мужеством, которое, быть может, уже покидало его, Павел обращается к заговорщикам тоном властелина. «Павел Петрович, — отвечают предатели, — ты видишь в нас представителей Сената и империи. Возьми эту бумагу, прочти и сам реши свою судьбу». При этих словах Зубов подает ему акт отречения, который император берет со взволнованным видом. При тусклом мерцании ночника, бросавшем зловещий свет на исказившееся лицо императора и на мрачные суровые фигуры заговорщиков, Павел пробегает роковую бумагу, вторично читает ее, и каждый раз обвинения в тирании, перечисление его проступков, самые неуважительные и неприличные выражения поражают взоры и еще более разум несчастного монарха… Достоинство не только государя, но человека пробуждается в нем… Он резким движением отбрасывает бумагу. «Нет, — восклицает он, — лучше смерть, чем бесчестье!» Он вновь пытается ускользнуть от ярости убийц, пытается защититься, бежать; он схватывает оружие… Тогда завязывается страшная борьба, не поддающаяся описанию сцена ужасов и оскорблений…
Глухие крики, стоны, угрожающие, сдавленные голоса, — глас преступления, — доходят до слуха встревоженной супруги.
Императрица поспешно встает, бежит к двери, но все ее усилия проломить дверь напрасны. Не теряя времени, она обходит кругом и, дрожащая, перепуганная, появляется на лестнице, где столпились убийцы ее мужа. Вовлеченный в заговор Беннигсен, который в этот вечер один сумел сохранить невозмутимое хладнокровие своего от природы мягкого характера, — Беннигсен подходит к императрице и, почтительно загораживая ей вход в комнату императора, дает ей понять, что она напрасно подвергла бы опасности свою жизнь, так как Павла уже нет в живых. Императрицу, в обмороке, еле живую, относят в ее покои.
Действительно, император испускал последний вздох, когда Пален вошел к нему со шпагой в руке, еще колеблясь, на что обратить эту шпагу, — на спасение ли жизни своего повелителя, или на соучастие в преступлении. Вид плавающего в крови государя, его благодетеля, однако, произвел некоторое впечатление на этого коварного предателя; он должен был прислониться к колонне; так он простоял несколько минут неподвижно, с висящей сбоку шпагой. Заговорщики также молчали. Беннигсен представил им, что необходимо идти к новому императору и принести ему обет верноподданства. Шум и беспорядок, все возраставшие вслед за совершившимся трагическим событием, перенеслись, наконец, во дворец, где Александр спал со своей юной супругой. Пораженный ужасом и самыми печальными предчувствиями, он слышит весть о смерти отца и падает в глубокий, продолжительный обморок.
