Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
В годы Советской власти было убито около 200 тыс. и репрессировано около 500 тыс. священников. На грани уничтожения была сама Православная Церковь и вообще христианство на Руси.
Именно поэтому так быстро и легко насаждались в советском обществе различные псевдорелигиозные культы — культ Родины, вождей, государственной мощи и государственных свершений… Но этих эрзац–культов не хватало, чтобы утолить потребность простых людей в душевных переживаниях. Недостаток эмоций компенсировался массовым пьянством, ведущим к физической деградации народа.
Конечно, алкоголизм был распространён в империи и раньше, хотя и не в таких масштабах. Духовная причина этого явления лежит в неправильном отношении Церкви к пророческой харизме, дарованной христианам в день Пятидесятницы, а также в отчуждении людей друг от друга. Святость в миру всегда была в России непредставима, молитвенная жизнь считалась уделом исключительно монахов. Мирянам оставалось изредка (постами) посещать богослужения (в которых люди, как правило, ничего не понимали), а в остальное время каторжно работать, живя в нечеловеческих условиях, и заливать тяжесть жизни водкой. Когда же Церковь и вера были официально исключены из жизни общества, пьянство стало национальным бедствием.
В одной из бесед отец Александр говорил, что православное христианство вытесняет в России любую другую религию, но когда и оно уничтожается, как это было при Советской власти, появляется такое анонимное язычество, как пьянство.
Прослеживая развитие народных псевдорелигий в послевоенные десятилетия, отец Александр видел, что на смену поклонению вождям и тяге к наркотическому опьянению (а иногда параллельно), приходит стремление к обывательским, мещанским ценностям, как он говорил, — «маммоническому монизму, грубому и корыстному». С другой стороны, он отмечал изредка встречающееся стремление к высоким целям. Тут и вера в «светлое будущее», в науку и прогресс, в образование и просвещение.
Все это происходило на фоне дальнейшего ослабления влияния Церкви на общество. Послереволюционная эпоха стала временем роста апокалиптических ожиданий и создания многочисленных сект, чаще всего подпольных. Во дни Второй мировой войны они стали представлять идеологическую угрозу советскому режиму. И тогда Сталин принял решение о восстановлении структуры Русской Православной Церкви, но под контролем государственных чиновников, как было и при царях. Конечно, в основе решения Сталина было несколько причин. Но одна из них, несомненно, — страх перед бесконтрольным (со стороны государства) функционированием большого количества подпольных кружков и сект.
Воссозданная под негласным покровительством Сталина, но лишённая своих лучших представителей Церковь продолжала демонстрировать качества, способные лишь оттолкнуть образованных людей. Сохранившиеся священники, как правило, подтверждали утвердившиеся в обществе представления о мракобесии и невежестве церковнослужителей.
Зараженные изоляционизмом, они избегали работы с интеллигенцией. Одни её не любили, другие — боялись. Интеллигенция, со своей стороны, также воспринимала верующих как почти что неполноценных людей. Это было время, когда стыдно было носить крест или сказать, что ходишь в храм. Священников, способных окормлять интеллигенцию, в XX веке в России можно пересчитать по пальцам (в 20–е годы такими были, например, оптинский старец Нектарий, отцы Алексей и Сергий Мечевы, в 50–70–е годы — отец Николай Голубцов, старец Таврион, отец Владимир Смирнов, отец Всеволод Шпиллер и несколько других. И, конечно, отец Александр Мень).
Уставническое, бытовое православие всегда было в России той почвой, на которой произрастали сорняки языческого мировосприятия. Но если до революции язычество было ассимилировано христианством, то после революции оно (под видом атеизма) стало в конфронтацию с ним.
Однако ассимиляция язычества, по мысли отца Александра, для христианства более опасна, чем откровенный атеизм. Таков опыт Западной Церкви, верно это и для России. На закате советского строя, в конце 80–х годов, Церковь вышла из состояния конфронтации с государством. Но когда кончились гонения и атеизм перестал пользоваться государственной поддержкой, Церковь под видом бытового православия опять усвоила языческие черты. Возможно потому, что все эти годы не было в структуре Русской Православной Церкви институтов, призванных упорядочивать христианское образование, миссионерскую деятельность и преподавание Библии. Обретенная свобода не только не исправила положение, но в чём‑то оказалась даже неполезной для Церкви. Это неумение и нежелание христиан пользоваться свободой отразилось в плачевном духовном состоянии нашего «переходного» общества, когда люди, сбросив оковы, не знали, что делать дальше. «Свобода нелёгкий дар, — предупреждал отец Александр, — её называли даже даром страшным, но без неё невозможно осуществление подлинного человека» [12].
Узость мышления, неприятие творческой деятельности и достижений науки, национализм, непрекращающийся раздор между конфессиями, самовосхваление и социальная пассивность — все эти атрибуты церковной жизни всегда вызывали у думающих людей непонимание и отторжение.
На этом фоне отец Александр выделялся и широтой мировоззрения, и невероятной эрудицией, и настоящим библейским, христианским видением мира. Мало кто мог, как батюшка, разрешать вопросы, волнующие современных богоискателей; он отвечал на них, используя весь духовный багаж Церковного наследия, почерпнутый у Отцов Церкви, из современной христианской философии, из русской религиозной литературы, а также из художественных и научных книг.
4
Понимание, сколь тяжело его современникам найти ответы и помощь у священников, в немалой степени способствовало решению отца Александра стать пастырем интеллигенции.
Батюшка глубоко чтил память отца Сергия Булгакова. В 70–80–е годы в его приходе духовно окормлялась монахиня Иоанна (Рейтлингер), известный иконописец. До 1950 года она жила во Франции, была духовной дочерью Сергия Булгакова и даже присутствовала при его кончине. Приехав в Россию, она через какое‑то время стала прихожанкой отца Александра.
Живя в Ташкенте, она постоянно переписывалась с батюшкой, имела с ним удивительное духовное общение; пока позволяло здоровье, каждое лето приезжала в Москву и тогда старалась как можно чаще посещать его службы. Она чувствовала, что у отца Александра было много общего с отцом Сергием Булгаковым.
