Александр Боханов - Борис Годунов
И последнее. Автор настоящей работы совершенно не собирается себя позиционировать в качестве какого-то суперзнатока, который вот сейчас «расскажет правду» и «только правду», которую люди до него не ведали. Подобный приём, который ныне чрезвычайно распространён и который иначе как школярским и назвать нельзя, автору совершенно чужд.
Речь будет идти не о каком-то «документальном открытии», — всё главное уже давным-давно открыто, а только о новом прочтении как бы «давно известного», но прочтении обязательно в духовном контексте, без которого постижение Русской истории невозможно. В глубинном, онтологическом осмыслении давно нуждается весь поток времён, в котором более тысячи лет пребывала России, в том числе и такой важный, переломный момент её истории, как эпоха Бориса Годунова.
Любой разговор о восприятии Бориса Годунова потомками, о бытующих в общественном сознании стереотипах вести невозможно, если оставить в стороне драму великого Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837) «Борис Годунов». О фундаментальном значении Пушкина в развитии Русской культуры нет надобности вести речь. Любой мало-мальски образованный человек знает (обязан знать!) выдающиеся произведения этого автора, к числу которых относятся практически все его сочинения. Оставляя в стороне несравненный художественный уровень этого воистину первого Мастера Русской культуры, отметим только один момент, который чрезвычайно важен именно в данном случае.
Помимо уникального художественного дара Пушкин был наделён и ещё одним редким качеством: он обладал чувством живого историзма. Его натура, страстная и честная, никогда не была сервильной. Он писал и говорил об исторических событиях и людях ушедших эпох только то, что соответствовало его восприятию, ощущению и пониманию. Он не был рабом не только какой-то общественный группы; он отвергал вообще общепринятое мировоззрение, когда оно противоречило мировосприятию его внутреннего «я». Он — гений, а гений всегда свободен, творчески свободен, вне зависимости от социальных рамок и общественного статуса данного лица.
Глава 1
Пушкинский историзм раскрывался в его постижении нравов и устоев минувшего времени, вне зависимости от того, насколько это минувшее было далеко от пушкинской эпохи. Он не созерцал историю, а переживал её; ему удавалось переноситься в иные времена и быть участником давних событий, прочувствовав их как свое личное дело. Обладая проникновенным умом и живостью исторических восприятий, Пушкин обладал знанием и пониманием человеческой природы, моральных и психологических поведенческих мотиваций, а потому он порой видел и чувствовал то, что давние летописи, документы и скучные исторические трактаты до потомков не доносили. Он умел приоткрывать завесу времени и видеть живую панораму давно прошедшего. Подобные черты отличали все пушкинские произведения, но в первую очередь — «Бориса Годунова.
Естественно, что нельзя изучать историю «по Пушкину»; но ощущать аромат давнего времени, его психологическую драматургию, почувствовать живой нерв истории без Пушкина невозможно.
Пушкин приступил к написанию «Годунова» в последние месяцы 1824 года, вскоре после прочтения X и XI томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, в которых речь шла как раз о Русской истории конца XVI — начала XVII века. Карамзин первым представил читающей России Русскую историю того времени, а Пушкин первым творчески откликнулся на это знаменательное общественное событие. Когда работа была в самом разгаре, то Мастер писал В. А. Жуковскому (1783–1853) в августе 1825 года: «Трагедия моя идёт, и думаю к зиме её кончить, вследствие чего читаю только Карамзина да летописи. Что это за чудо эти 2 последних тома Карамзина! Какая жизнь! Это злободневно, как свежая газета...»^^.
Важно отметить, что Пушкин живо чувствовал «актуальность» разрабатываемого сюжета: тема греха и искупления, должного нравственного выбора как власти, так и народа была злободневной и в XVI веке, и в XIX веке. Можно добавить, что она не потеряла своей значимости и в наши дни.
Чуть раньше, в середине июля 1825 года, в корреспонденции князю П. Я. Вяземскому (1792–1878) сообщал: «Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать её заглавия: “Комедия о настоящей беде Московскому государству, о Царе Борисе и о Гришке Отрепьеве писал раб Божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче”. Каково? »^^
Пушкин соединил в одном ряду такие, кажется, антагонистические понятия, как «трагедия»и «комедия».Подразумевалось, что речь пойдёт о трагедии народа и страны и о комедии, или ярмарочном балагане, связанном с «царем» Лжедмитрием.
Во времена Пушкина слово «комедия» означало не только веселое представление, где, по заключению замечательного лексикографа В. И. Даля (1801–1872), «общество представлено в смешном, забавном виде »^*. Само слово «комедия », производное от латинского comoedia, появилось в русском языке довольно поздно, не ранее XVIII века. Оно обозначало и представление, но одновременно и низкие человеческие качества: ложь, лицемерие, притворство. Эти эпитеты как раз очень применимы ко всему действию Лжедмитриады. Пушкин, в совершенстве владея не только русской лексикой, но и фонетикой, или, условно выражаясь, «чувством звука», в конце концов, убрал «комедию» и оставил только «трагедию».
Александр Сергеевич приступил к созданию произведения в расцвете творческих сил. В конце июля 1825 года в письме Н. Н. Раевскому (младшему, 1801–1843) он как бы приоткрыл завесу над своей «творческой лабораторией»: «Вы спросите меня: а Ваша трагедия — трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее легкий род, но попытался соединить и то и другое. Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену — такой способ работы для меня совершенно нов. Чувствую, духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить »^^.
Сопричастность, сопереживание происходившим событиям меняло масштаб восприятия их. Хотя трагедия была посвящена Н. М. Карамзину, Пушкин чувствовал и понимал, что «карамзинское русло» не может вместить то грандиозное половодье чувств, ассоциаций, представлений и смыслов, сопряженное с темой о Борисе Годунове. Он хотел придать драматургии вселенское, поистине библейское звучание. В сентябре 1825 года в письме князю П. А. Вяземскому восклицал: «Благодарю тебя и за замечания Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде^^ и тому подобное Хотя отдельной подобной сцены в окончательном варианте и не появилось, но тема Царя-Ирода там звучала не раз...
