Анри Труайя - Алеша
– Богач! Родители повсюду таскают его на машине. Даже тогда, когда он покупает книжки, его сопровождает шофер!
– Ты откуда знаешь?
– Он мне сам сказал. Над ним трясутся, естественно, потому, что он убогий. Как бы то ни было, но у него отличная колымага!
Алексей на мгновение задумался. Все в Тьерри Гозелене казалось ему загадочным. Его горб, ум, его образованность, его богатство. Что нового узнает он завтра о своем друге? Он был так поглощен этим вопросом, что лишь мельком заметил двух девушек, выходивших из средней школы. В этом заведении, расположенном напротив, учились очаровательные юные особы, и порой между ними и старшеклассниками из лицея Пастера завязывалась идиллия. Однако мальчикам не разрешалось пересекать дорогу. Сентиментальные встречи могли назначаться только в конце бульвара у церкви Святого Петра. Тем не менее иногда какой-либо смельчак, игнорируя правила, отваживался перебраться на противоположную сторону и протягивал между деревьями веревочку, рассчитывая, что одна из этих барышень упадет. Однако трудился он напрасно. Чаще всего девушки обнаруживали ловушку. Они тоже носили в портфелях тетрадки и книжки. Хотя трудно было поверить, что они что-либо учили. Казалось, что они находились там только для того, чтобы будить воображение мальчиков. Алексей посмотрел вслед двум девушкам, которые шли держась за руки и громко смеялись. Они не отличались красотой. И были много старше его. Шестнадцать лет, как минимум. У той, что шла справа, была оформившаяся высокая грудь. Наглый двоечник Паскье пересек улицу и пристал к ним. Они одернули его, и он, хихикая, вернулся. Он не струсил. А Алексей никогда не отважился бы. Ему казалось, что девочки принадлежали непостижимому миру шепота, хитрости, слабости, секретов и грации. Паскье, считавший Алексея за хорошего товарища, показал ему на прошлой неделе «сальную» газету. Там были изображены голые женщины в вызывающих позах. Эти картинки настолько потрясли Алексея, что две ночи подряд он видел их во сне. Паскье говорил, что у него их целая куча дома. Эти грязные штучки приносил ему старший брат, и он читал их, закрываясь в уборных. В который раз он предложил Алексею купить несколько газет.
– Двадцать су за каждую, – сказал он. – Это недорого!
Алексей отказался. У него не было денег, и, кроме того, он стеснялся обнаружить перед Паскье низменный интерес к женской анатомии. Тьерри Гозелен, казалось, игнорировал проблемы секса. Во всяком случае, никогда не говорил о них. Конечно же из-за убогости. Он был всего лишь сгустком ума. Поднявшись вверх по бульвару, Паскье повернул направо, на авеню Руль.
Избавившись от него, Алексей вновь подумал о «Джиннах», принесших ему такую хорошую оценку. После второго места за сочинение по французскому это был еще один успех на этой неделе. Если бы его результаты по другим предметам, особенно по математике и латыни, не были столь незначительными, он бы смог соперничать с Тьерри Гозеленом. Однако хотел ли он этого на самом деле? Ему достаточно было находиться в тени друга.
Вернувшись домой, он застал только мать, занятую приготовлением обеда. Заведомо непринужденным тоном Алексей объявил о своем новом успехе. Она поздравила его, поцеловала и сказала, что если он по-настоящему любит поэзию, то никогда не потеряется в жизни.
– Знаешь, – сказала она, – когда мне бывает особенно трудно или грустно, я читаю стихотворения Пушкина, и все проходит!
И для того, чтобы убедить его в этом, прочла стихотворение об одиночестве и скуке, которые испытывал Пушкин во время снежной бури в своем деревенском доме. В который раз она намеренно пыталась разбудить в сыне интерес к русской литературе. У нее был мелодичный голос и великолепная дикция, однако Алексей остался равнодушным к красоте языка, лелеявшего его детство. Он бы охотно отказался разговаривать на нем. Привязанность матери ко всему, что касалось России: речи, музыке, привычкам, кухне, воспоминаниям… – показалась ему вдруг немного смешной… Слушая, как она читает стихи, он чувствовал странную угрозу своей независимости. Это походило на то, как если бы она хотела заставить его съесть нелюбимый десерт под предлогом того, что всем остальным он нравится. Что будет он делать с какими-то Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, когда перед ним вся литература Франции? Он не сменит французскую реальность на русский мираж! Было бы обманом провозгласить себя человеком, принадлежавшим одновременно двум родинам. Можно быть гражданином только одной земли, обладать только одним наследием. А для него это наследие было связано с Мольером, Расином, Лафонтеном, Бальзаком, Гюго… Он, конечно, не прочитал у них всего – до этого далеко! – но их имена с утра до вечера звучали в нем. Они были частью воздуха, которым дышали в лицее. А его родители – люди не только другой страны, но и другого времени. У них больше не было ни корней, ни будущего. Их сын отказывался быть потерпевшим кораблекрушение, как они, и это совершенно естественно. Он повернется спиной к призрачной России и пойдет вперед по твердой французской земле. Это было для него вопросом жизни и смерти. Мать наконец замолчала. Он смотрел на нее – сияющую, вдохновленную прошлым – и жалел ее.
– Тебе понравилось? – спросила она весело.
– Очень, – пробормотал он, неловко улыбнувшись.
– Пушкин написал это стихотворение, вспоминая ссылку в Михайловском, где он в уединении жил со своей старой няней.
– А!
– Это такой поэт! Даже больше чем поэт, друг, друг всех русских! Он умер восемьдесят семь лет назад, а мне кажется, что он здесь, за дверью, что сейчас войдет и заговорит со мной… Странно!..
– Да, да, – разочарованно вздохнул Алексей.
И добавил так, как если бы речь шла о незначительной для него новости:
– Знаешь, завтра я приглашен к Тьерри Гозелену.
Мать на мгновение удивилась – в глазах ее промелькнуло беспокойство, – затем, улыбнувшись, сказала:
– Тьерри Гозелен – это твой горбатый друг?
– Да.
– Хорошо, Алеша! Но у тебя ничего нет подходящего из одежды. Я отпущу рукава твоего голубого костюма.
III
Алексей застыл от долгой неподвижности и задумался. От приторного запаха ладана немного кружилась голова. Перед глазами мелькали тысячи огоньков свечей, блистала византийская позолота иконостаса. Где-то в вышине, под сводами храма терялся мощный, волнующий сердце голос хора. Он не мог сосредоточиться на молитве. Взгляд его скользил от огромного бородатого священника в колышущейся ризе к толпе верующих, тесно стоявших рядом друг с другом и медленно время от времени осенявших себя крестным знамением. Никого, кроме русских. Здесь наконец они были у себя дома. Франция осталась за стенами храма. Крапивины не были глубоко верующими, однако часто по воскресеньям отправлялись в православную церковь на улице Дарю и требовали, чтобы сын был вместе с ними. Алексей догадывался, что родители ходили в церковь не столько для исполнения своего религиозного долга, сколько для того, чтобы побыть среди соотечественников. Они стояли среди изгнанных, плечом к плечу с ними. Их объединяли одна вера, одна нужда, одна надежда.
