Отто Рюле - Исцеление в Елабуге
Советская артиллерия обстреливала нас теперь не только ночью, но и днем. Ежедневно я по нескольку раз проделывал путь от казначейства до канцелярии роты – всего каких-нибудь двадцать метров. Однажды, незадолго до рождества, я вместе со смотрителем технического имущества шел из канцелярии. Над нашими головами просвистел снаряд. Мы мигом бросились на землю. Взрыв раздался где-то совсем рядом. Фельдфебеля осколками ранило в голову и грудь. Пока я нес его до операционной, он умер. Мне повезло, так как я отделался царапиной на затылке.
К потерям в живой силе прибавились разрушения боевой техники и машин. На третьей неделе со дня нашего окружения некоторые автомашины, хотя и находились в укрытиях, оказались полностью выведенными из строя. И если недостаток горючего значительно сократил наши автоперевозки, то ущерб от артиллерийских налетов просто-таки полностью обескураживал нас. Во время таких налетов мы не рисковали выходить из убежища. Особенно осторожны мы стали после того, как одна из бомб поздним вечером попала в нашу операционную. Хорошо еще, что в это время там никого не было. Зато мы потеряли очень ценное медицинское оборудование.
В первые недели декабря наши солдаты впервые узнали, что такое голод: все запасы были съедены до последнего грамма. Приходилось питаться тем, что удавалось перехватить в продовольственном складе. А этого явно не хватало. С 25 ноября солдатам ежедневно выдавали около двухсот граммов хлеба, значительно уменьшился рацион мяса, колбасы, жира. Зато трижды в день солдаты получали жиденький супец, в котором плавали редкие горошины и крошечные кусочки мяса. В середине декабря на дивизионном медпункте каждые сутки варили тысячу пятьсот литров такого супа. Помимо двух стационарных полевых кухонь мы развернули десять временных. Кухни требовали большого количества воды и еще больше топлива. И то и другое для нас было неразрешимой проблемой.
Небольшой лесок рос только возле города. Кругом же не было леса. Деревья и кусты в открытой степи попадались очень редко. И в Городище на дрова использовали развалины жилых домов, которые уже нельзя было использовать под убежища. Специальная команда, посланная на грузовике в город, привезла всего-навсего полдюжины разбитых бревен, но и те тайком сгрузили в подразделении, так как каждый начальник старался достать себе побольше топлива.
В Городище небольшими группами бродили солдаты из румынского корпуса, который больше всех пострадал от русского наступления 19 и 20 ноября. По четыре-пять человек, а то и в одиночку румынские солдаты, оборванные и голодные, слонялись по городу в поисках какой-нибудь пищи. Исхудалые и заросшие щетиной, они пугали своим видом. Они отбились от своих частей и не хотели туда возвращаться. Некоторых из них мы пытались за порцию супа заставить носить нам воду или же собирать топливо, но они были настолько измучены, что падали где-нибудь в снег и замерзали.
Зима в тот год была суровой. Резкий восточный ветер насквозь продувал наши одежды, тысячами тонких игл впивался в тело и сковывал каждое движение. Ветер поднимал снежный буран, бросая в лицо колючие снежинки. Нос быстро белел, и его приходилось постоянно оттирать.
Серые, промозглые дни все чаще и чаще сменялись морозами. Огромное яркое солнце показывалось на горизонте, и снежная блестящая равнина сверкала всеми цветами радуги.
Чем выше поднималось солнце, тем ярче оно становилось, и небо окрашивалось в голубые тона. Снег так сверкал и переливался на солнце, что глазам было больно.
Нам никогда прежде не приходилось наблюдать такой великолепной зимней картины. И какой только красоты нет на свете! Однако с голодным желудком было не до красот. На всем участке фронта солдаты страдали от голода. Для нас начался новый период жизни в кольце окружения – период голода и страданий.
В один из декабрьских дней после полудня я выехал на дивизионный продовольственный склад, который размещался недалеко от населенного пункта Гумрак.
Начальника штаба я застал больным: у него была желтуха. Он с безучастным видом лежал в своем гамаке, держа в левой руке письмо. Конверт со штампом «Авиапочта» валялся на полу. Я наклонился и поднял конверт.
– Письмо из дому? – удивился я. – Надеюсь, известия не плохие? – И подал ему конверт.
– К сожалению, плохие. Жена пишет, что наш фамильный особняк в Нюрнберге разбомбили в пух и прах. Моих родственников засыпало в подвале и контузило. Наша трехлетняя дочка лежит в клинике с тяжелым ранением в голову.
– Очень и очень соболезную и желаю вашей дочери скорейшего выздоровления, – посочувствовал я и, помолчав, продолжал: – Собственно говоря, я приехал к вам по одному делу, но у вас горе и мне как-то даже неудобно…
– Ваше участие меня трогает. Мне слишком тяжело переносить случившееся. Вы, видимо, приехали по вопросу снабжения вашего медпункта продовольствием?
– Да, так оно и есть. К тому же я хотел узнать общее положение со снабжением. Неужели раненые не получат более приличного пайка? Как же мы будем жить дальше? – забросал я его вопросами.
– Положение со снабжением на сегодняшний день очень скверное. Мы охотно помогли бы медицинской роте» но все дело в том, что у нас почти ничего нет. По секрету могу вам сказать, что 6-я армия должна получать около двухсот пятидесяти тысяч пайков, но ведь для снабжения армии нужно не только продовольствие, но и боеприпасы, горючее, медикаменты, зимнее обмундирование По моим подсчетам, мы должны получать ежедневно от девятисот до тысячи двухсот тонн грузов.
– А что же мы получаем на самом деле?
– В среднем за последние десять дней к нам на склады поступило меньше одной десятой. К началу окружения в армии на каждого солдата приходилось семь сутодач. Теперь эти резервы съедены. Скоро у нас не останется ни одной лошади. Вся надежда на то, что нас освободят извне.
На этот раз начальник интендантской службы был со мной разговорчивее, чем когда бы то ни было. Быть может, он просто хотел излить передо мной душу, хотел выговориться. Он сообщил мне кое-какие новости, которые, однако, не уменьшили моего беспокойства. Я узнал, что для того, чтобы ежедневно доставлять окруженной армии тысячу двести тонн продовольствия, требовалось шестьсот самолетов типа «Юнкерс-52» или же восемьсот самолетов типа «Хейнкель-111». Даже если допустить, что самолеты делали бы по два или три рейса в день, то и тогда для перевозки такого количества грузов пришлось бы использовать от двухсот до трехсот самолетов. При этом но крайней мере каждый двадцатый самолет был бы сбит зенитчиками противника или же его истребителями, или же потерпел бы катастрофу при приземлении на аэродроме Питомник, или еще что-нибудь подобное.
