Георгий Яковлев - Никита Изотов
— В общем, о своей жизни, как шахтером стал, как в ударники вышел, ну там еще о друзьях-товарищах, кому сам помог, кто мне помогал, — говорил Изотов.
— Это здорово, — воскликнул писатель. — Молодцы, вот такие факты я имел в виду, когда говорил, что талантливость у нас прет…
В отчете об этой встрече в «Правде» за 9 мая 1934 года приводились слова А.М. Горького: «Талантливость у нас прет во всех областях! Мы беремся за огромные задачи и успешно их разрешаем… Я прожил большую жизнь, и когда на личном опыте вспоминаю, как жили до революции, знаю, что немало хороших людей погибало. И вот теперь поражаешься, до какой степени быстро идет процесс освобождения трудового народа от векового тяжелого гнета и как растут талантливейшие люди». А сам Алексей Максимович позже так вспоминал встречу с ударниками: «Богатырь Никита Изотов рассказывал мне о своей работе под землей. Рассказывает он с полной уверенностью, что я, литератор, должен знать, как залегают пласты угля, как действуют под землей газ и почвенная вода, как работает врубовая машина, и вообще я обязан знать все тайны его, Изотова, техники и всю опасность его работы на пользу Родины. Он имеет законное право требовать от меня знания его труда, ибо он возвысил труд свой до высоты искусства».
Когда ударники в тот памятный для них день, 7 мая, прощались с писателем, Алексей Максимович задержал в пожатии широкую ладонь Изотова, спросил:
— Все же, Никита Алексеевич, признавайся, что не вдруг, ни с того ни с сего решился на рекорд пойти, взять шефство над отстающими товарищами. Толчок какой-то непременно должен быть, сильный моральный стимул.
— Был, Алексей Максимович, был, — охотно отозвался Изотов, бережно держа руку писателя. — Рогожное знамя, что нам ударники шахты имени Ленина передали. Да еще с обидной надписью…
Через несколько дней, вернувшись в Горловку, Изотов подробно рассказывал на шахте, а затем в райкоме партии о встречах с рабочими столичных предприятий, поездке на подмосковную дачу Горького, вспоминал его советы, шутки.
— Так и сказал Алексею Максимовичу, зачем, мол, курите? — переспрашивали его, и Изотов морщил широкий лоб, подтверждал:
— Дык вредно же, кашляет все, а свое здоровье ему не отдашь. Беречь надо таких людей.
Делился, как дотошно при встрече с ударниками расспрашивал председатель ЦИК М.И. Калинин о состоянии шахт, об охране труда в забоях, о том, налажено ли подземное горячее питание. Передавал привет всем горловчанам, вспоминал, как на нашей шахте был, спускался.
— Когда я ему ответил, что на шахте у нас забойщик за смену дает в среднем шесть тонн угля, Калинин прямо рубанул: «Передай, мол, своим, что невелика еще выработка». Так что, други, подумать надо обо всем, крепко подумать.
В один из этих дней, развернув «Правду», Изотов увидел дорогое ему имя в траурной рамке, дрогнувшим голосом вслух начал читать: «Дорогой Алексей Максимович! Вместе с Вами скорбим и переживаем горе, так неожиданно и дико свалившееся на нас всех. Верим, что Ваш несокрушимый горьковский дух и великая воля поборют это тяжелое испытание.
Выражаем свое глубокое соболезнование Надежде Алексеевне».
Под обращением стояли подписи Сталина и других тогдашних руководителей.
С трудом дочитал приписку: «11 мая умер от крупозного воспаления легких Максим Алексеевич Пешков, сын т. А.М. Горького, 36 лет от роду». Отложил газету, горестно спросил жену: «Надюша, как же так? Такой молодой… — Он живо представил Горького, его добродушную улыбку, горькие складки лица во время кашля. — Эх, жизнь наша!» Откуда было знать Изотову, что на его глазах и на глазах страны затевается еще одна крупная провокация, чреватая жестокими расправами над мнимыми убийцами Максима Пешкова.
Круговерть будней засасывала, вновь Никита Алексеевич оставался на вторую упряжку, опаздывал не только к обеду, но часто и к ужину. И Надежда Николаевна делилась с соседками: «Ругаю его, а все без толку. Знаешь, говорит, Надюша, выезжать уж собрался, гляжу, а в уступе паренек сидит, уморился, знать, а угля нарубил — кот наплакал. Подмогяул ему слегка». Соседки сочувствовали: знаем, мол, твоего Никиту, больно горячий в работе, а как его охолонешь — ударник на весь Донбасс. Надежда Николаевна горделиво подхватывала: «Это верно, во всем бассейне его знают. В Москве сам Калинин руку ему пожимал, о семье даже расспрашивал». — «Да ну!..» — дружно ахали соседки. «Право слово, да он же соврать не сможет, даже если захочет. Сама удивляюсь, какой почет заработал. Сам-то крестьянского роду».
Глава вторая
От Кромы до Донца
Изгибистая, чистая речка Крома — один из мелких притоков Оки. На пригорке, сразу от чистого песчаного берега, начинается деревня Малая Драгунка. Глазастому путнику издали может показаться, что кто-то понарошку, пробуя богатырские силы, взял да сгреб неказистые избушки под шапками ржавой от непогоды соломы на этот пятачок земли. Крайняя изба с маленькими для тепла подслеповатыми окнами принадлежит Изотовым. В ней 9 февраля 1902 года появился на свет голосистый мальчонка, которого нарекли Никифором.
— Сие имя означает по-гречески победоносец, — сообщил важно сельский священник, записывая фамилию новорожденного в церковную книгу. — Аккурат родился в день святого Никифора.
«Еще совсем малым я ходил с отцом на Кром ловить волоком рыбу. И часто бывало так, что рыба, как нарочно, не ловилась. Отец ругался, невесело было и мне волочиться домой с пустым ведром», — писал о своей жизни в начале 30-х годов Изотов. Нужда вызывала в мальчике не уныние, не озлобление, а упрямство, стремление доказать, что он не хуже других, тех, у кого во дворе и лошади, и коровы. Прослыл сорванцом, дерзким забиякой — никому спуску не давал.
В конце лета 1909 года заявился домой отец, еще больше осунувшийся и злой — на прокладке шоссейных дорог измучился вконец. «Хоть и мало надежд, Маруся, что выйдет он в люди, — отец кивнул на Никифора, — да попробовать надо». Так оказался младший Изотов в церковноприходской школе и с неожиданным для родных и сверстников упорством стал осваивать азы наук; его хвалили за прилежание, сообразительность. Две зимы продолжалось учение, а затем пришлось самодельную школьную сумку сменить на кнут подпаска. А все из-за дьячка, дьявола хромоногого, как обзывала его мать Никифора.
Порвалась обувка, не в чем на двор выйти, вот и просидел Никифор неделю дома. Тут отец заявился, мрачно сообщил, что его рассчитали. «Опять запил?» — догадалась Мария Павловна. «Учить меня вздумала?»- вздыбился отец, но, пересилив себя, молча разулся, прилег на лавку. Никифор подхватил его сапоги — и айда в школу. Учитель сурово спросил: «Где болтался?» Не дожидаясь ответа, цепко ухватил за вихры, драл, приговаривая: «Соврешь, все равно соврешь…» Вывернулся мальчик и плюнул в ненавистное лицо с пегой бородкой. И очутился в холодном погребе. «Тут охо-лонь трошки», — мстительно вымолвил «наставник».