Фердинанд Фингер - Русская любовь. Секс по-русски
Посидим, выпьем, покурим и поговорим о наших «золотых временах»: «Феррари» или «Бентли» купить – для вас раз плюнуть, как и мне в мои 78 лет. А вот «стырить» книгу из отцовской библиотеки слабо, совесть не позволит. Да и бутылки будет стыдно собирать на любимый «Спотыкач». Так что ничего мы сделать при всем желании не сможем. А пригласить же девушку на бутылочку наливки, да провести с ней ночку – а! Их родители, занимающие крупные посты, жили совсем по-другому. Однажды, поднимаясь на лифте к Володе, я столкнулся лицом к лицу с министром культуры Фурцевой. Рядом с ней стояли три огромных «амбала», и каждый из них держал в руках большой поднос. На них лежали свежеотрезанны куски убитых кабанов, лосей, зайцев. Вот так-то. А страна голодала.
Я неоднократно бывал в министерских квартирах, окнами выходящих на улицу Горького. Это были огромные квартиры метров так по 180, с коврами и пальмами. Мои же друзья – их дети – были абсолютно не испорчены этим богатством, не то, что мы видим сейчас. Их не коробила дружба со мной, не имеющим часто ни одной копейки.
Дом, в котором я родился, стоит в 70 метрах от железных ворот, отделяющих улицу Станкевича от улицы Горького. Желтый барский домик лет так 150-ти с венецианскими окнами стоял перед красным Моссоветом. Советской властью дом был разделен на множество клетушек по восемь-десять квадратных метров, причем высота потолков была около четырех метров. Поэтому комнаты выглядели как узкие пеналы, в которых люди и существовали. Коридор был заставлен четырьмя газовыми плитами. На входной двери, залатанной кусками драного дерматина по ее бокам, расположены 10 звонков, каждый к отдельному жильцу. В подъезде всегда пахнет мочой. Дверь подъезда никогда не закрывается, а туалетов в Москве – раз-два, и обчелся. Барская лестница широкая. Стены подъезда облупились, и из-под штукатурки видна дранка. Вот по этой лестнице и поднимались девушки, к которым привязан был я всей душой.
Однажды произошел случай, который мне очень помог в те времена. Сестра моей мамы, которая бежала из Германии в 30-х годах в Англию, вышла там замуж за лорда Англии сэра Гринхила и иногда присылала маме посылки с одеждой. Она просила в письме, чтобы мама продала ее и как-то перекрутилась в суровейшей жизни.
И вот в одной из этих посылок оказалась невероятно красивая куртка зеленого цвета с черными полосами-квадратами. На ней было множество золотых «молний» и золотых пуговиц. Я был единственный в Москве, кто поимел цветную куртку. Меня прозвали «пестроклетчатым».
У ментов чесались руки схватить меня как стилягу [5] и отправить в милицию. Но настали другие времена. Был 1957-й год – Всемирный фестиваль молодежи. Представьте, как я выглядел: цветная куртка, штаны-дуды, через которые еле пролезала ступня. Они обтягивали ноги почти как чулок. В посылке также оказались ботинки из Германии «Дорндорф». Они были со страшно острыми длинными носами.
Под курткой – рубашка с цветастым галстуком. Это была типичная одежда молодого американца тех «элвисовских» времен. Иногда вместо этих ботинок я надевал ботинки с подошвой в четыре сантиметра. Эта подошва по краям выглядела как гусеница трактора, то есть была изрезана углублениями.
Я просто поражал обывателей своим видом. Ну, а «чувихи» вообще падали в обморок, не имея сил отказаться от знакомства с таким «красавцом». Ну вот, я и появился в один из прекрасных дней во время фестиваля на «Бродвее». Случайно познакомился с итальянцем лет 35-ти. Его звали Джованни.
Как он сказал, ему очень нравится Москва и русские люди. Был он директором какой-то «ливорнской» железнодорожной ветки. Хотелось свободы, хотелось познакомиться с иностранцем. Мне было 23 года, и я был непоправимо глуп по тем временам.
Такое знакомство запросто могло закончиться высылкой за 101-й километр от Москвы.
Там бы я смог бесконечно красоваться в своей одежде перед свиньями, лежащими в грязных лужах, курами и деревенскими бабами, лузгающими семечки.
Чтобы доставить моему другу удовольствие, я закадрил двух чувих и, проводив развеселую тройку к себе домой, сам пошел за вином и закуской. Купив все это, я побежал домой. Но не тут-то было. Меня схватил за руку мент. Я спросил: «За что?» Он ответил, что советская молодежь в такой одежде не ходит и что я выгляжу попугаем с Амазонки и позорю население Москвы: «Поэтому пройдем в отделение для выяснения личности».
Вот так в сопровождении мента, крепко державшего меня за руку, я проходил мимо своего дома. И – о, ужас! – из моего окна по водосточной трубе стала выползать одна из девиц. Какое счастье, что она не кричала: «Спасите, спасите!» В это время милиционер смотрел в сторону Моссовета и переговаривался со знакомым охранником, так что ничего не заметил. Девица со скоростью змеи спустилась и убежала. Что было бы со мной, если бы власти узнали, что у меня в доме иностранец, да притом что я устроил «притон» для свиданий!
Вернувшись домой из милиции, я увидел, что знойный итальянец не терялся. Как мне рассказала оставшаяся «чувиха», он стал приставать к той, которая убежала. Она была «динамисткой», как мы называли недотрог, испугалась, что он ее изнасилует. Поэтому и убежала. Когда я пришел домой, то увидел, что Джованни был «гол, как сокол», девица тоже, и оба делали любовь. Причем я слышал тарабарщину, которую он нес: «Mio Amore», «Ио тьямо те».
Мать твою за ноги, жалко, я не понимал языка. А он говорил: «Моя любовь», «Я люблю тебя». Я думал, что быстрее и страстней меня никого на свете нет, а оказалось, что я в конце очереди. Через месяцев семь после этого случая я встретил подружку итальянца с довольно приличным животиком, и она нисколько не горевала об этом.
Она с радостью сообщила, что с удовольствием родит полуитальянца, тем более, что родители не против. Джованни, ты давно уже на небесах, но знай, что где-то в Москве живет твой сынок или дочка. Кстати, через год после фестиваля в Москве появились тысячи детей-мулатов, а сегодня их дети очень часто являются ведущими на телевидении. Вот что творит быстрый Секс, дарящий жизнь талантливым людям.
Боже, в какие страшные времена мы жили! Связь с иностранцем грозила тюрьмой и психушкой. За эту куртку я еще раз был отведен в милицию и из-за сопротивления властям просидел с местной шпаной в «обезьяннике». Там мне пригрозили, что если я и дальше буду возмущать советских людей своим видом, то загремлю за 101 км. «Хрен вам, я назло продолжал одеваться так, как одевался. Кто не рискует, тот не пьет шампанское». Эти пять дней отсидки достались мне очень тяжело. Во-первых, ни за что, во-вторых, без друзей. После этого я быстро наверстал упущенное.
С другом Женей Свердловым, прекрасным аккордеонистом, мы быстренько зацепили Светочку и Сашеньку – двух медсестер, работавших в одной больнице. Боже мой, какое счастье мы испытывали вчетвером, когда выпадало время на свидания! Бедный мой диван, который я купил для мамы, продавая рыбок на «Птичьем рынке». Что он перетерпел от множества молодых прекрасных попок, пересидевших на нем. Наши подружки просто изнывали, слушая песни под гитару в сопровождении аккордеона.
