Сергей Колбасьев - Арсен Люпен
И, надо сказать, учили этим штукам действительно несколько больше, чем следовало, и это мало кому нравилось.
Опять-таки очень старались, и опять-таки его превосходительство директор сажал на двадцать суток дежурных по кухне, являвшихся к нему на квартиру с пробой пищи и неверно державших в руке фуражку.
И за все эти старания и за всю науку в один из дней шестого ноября корпус отблагодарил своего директора — так, что лучше не надо.
Это было за обедом, вскоре после традиционного гуся. За длинным столом у брига восседало приглашенное на праздник высшее начальство — обрамленная золотом радуга орденских лент. Поближе к гардемаринам несколько столов занимали просто флотские офицеры.
Гусь был отличный, и с яблоками, и, кроме гуся, подали превосходный сухарный квас, но главное, что было, — это отличное настроение духа,
Сигнал горниста: «Встать!» и в наступившей тишине его превосходительство директор провозглашает тост. За тостом — «ура!», и снова сигнал и продолжение занятий с гусем.
Тосты следовали в строго установленной очередности, и, как всегда, за русский флот кричали вдвое громче, чем за государя императора. И за старейшего из присутствующих, седенького и румяного адмирала, в стиле библейского пророка, кричали совершенно оглушительно, чтобы его развеселить.
И старичок развеселился. Встал, помахал ручкой и провозгласил ответный тост за дорогого, он бы даже сказал — обожаемого Виктора Алексеевича, хозяина сегодняшнего праздника и директора корпуса — «ура!».
Оркестр грянул победный туш, но весь корпус промолчал. Весь корпус смотрел на своего директора и, видя, как он бледнеет, улыбался.
И туш звучал все более и более неуверенно, и кое-какие оркестранты, не зная, что им делать, постепенно умолкали, и капельмейстер окончательно растерялся.
Наконец генерал-майор Федотов сорвался со своего места, галопом подбежал к оркестру и закричал:
— Прекратить безобразие!
Тогда настала тягостная и неопределенная пауза, и за паузой сигнал: «на молитву!».
Праздничный обед был закончен. Кстати, это был последний праздничный обед Морского корпуса.
6
Помимо всего прочего, Степа Овцын был восторженным черноморцем.
Он мог часами говорить о «Гневном» и «Пронзительном», которые, по его сведениям, ходили узла на три быстрее новых балтийских миноносцев, о блестящих, но не слишком правдоподобных боях с «Гебеном» и «Бреслау», а заодно о знаменитой севастопольской жизни и, в частности, о Приморском бульваре.
Сейчас он говорил о Дарданеллах. Говорил с увлечением, размахивал руками и чуть не опрокинул урну для окурков.
Конечно, англичане их возьмут, и с англичанами в Мраморное море войдет наш крейсер «Аскольд». И сразу же мы ударим с Черного моря. В Севастополе уже готовят десант. Целую дивизию. Царьград будет нашим, и война скоро окончится. А тогда черноморский флот станет средиземноморским, будет плавать в Италию и черт знает куда, и получится сплошная красота.
— Степа! — остановил его унтер-офицер Василий Бахметьев. — Пожалуйста, перестань молоть чепуху.
— Чепуху? — возмутился Овцын. — Какую чепуху? Неужели ты не понимаешь? Турок в два счета вышибут в Азию — и конец.
— В два счета? — переспросил фельдфебель Домашенко, тоже черноморец, но не в пример Степе человек положительный.
— Нет, душа моя, не так это просто.
— Да что ты! — И, всплеснув руками, Овцын снова толкнул урну, но вовремя успел ее подхватить.
— Что ж тут трудного? Просто, как палец. Боюсь только, что мы с тобой туда не поспеем. До выпуска еще целых шесть месяцев.
— Не бойся, Степанчик, — и Бахметьев похлопал Овцына по плечу. Хороший он был, этот самый Степа Овцын. Трогательный.
— Слушай, — сказал Домашенко, — англичане уже долго возятся с Дарданеллами, и что будет дальше — неизвестно. Попробуй назови мне случай, чтобы флот взял береговую крепость.
— Конечно, — поддержал Котельников, тихий блондин из породы зубрил, благодаря настильности своего огня судовая артиллерия не имеет возможности поражать складки местности, в которых могут укрываться батареи береговой обороны.
— Садитесь, — сказал Бахметьев, — двенадцать баллов, — и повернулся к Овцыну: — Беда мне с тобой, Степа. Втравишь ты меня в войну с Англией, потому что ей твой средиземноморский флот не понравится.
— Несомненно, — согласился Котельников. — На примере кампаний Ушакова и Сенявина ясно видно, что…
— Довольно! Довольно! — перебил Бахметьев. — Вас не спрашивают. Замолчи, пожалуйста.
Остановился, чтобы сформулировать свое окончательное суждение; по вопросу о проливах, но высказаться не успел.
В курилку боком влетел старший гардемарин Костя Патаниоти. Влетел и дал волю обуревавшим его чувствам:
— Очередной номер! Опять Арсен Люпен! Молодчинище! Опять обложил Ивана!
— Стой! — И Бахметьев поймал его за руку. — Что случилось?
— Пусти! — Костя физически не мог говорить, когда его держали.
— Вы понимаете, до чего здорово! Он прислал ему целый букет цветов.
— Кто, кому, почему и зачем? — не понял Бахметьев.
— Конечно, Арсен Люпен Ивану, а не наоборот. Ты дурак. Здоровый букет с какими-то ленточками, и на карточке написано: «За незабываемое сольное выступление такого-то числа в столовом зале Морского корпуса от благодарного поклонника» или что-то в этом роде.
— Врешь, — усомнился Домашенко. — Откуда ты знаешь, что там написано?
— Нет, не вру. Мичман Шевелев видел. С ним Иван советовался насчет французского языка. А потом рассказал нашим.
— Иван рассказал? — И Бахметьев покачал головой. — Ты что-то путаешь.
— Да нет же! Ты идиот. Шевелев, конечно. Он у нас в прошлом году капралом был. Ну и рассказал по дружбе.
— Спасибо, — сказал Бахметьев. — Теперь все ясно. А то я испугался, что ты Арсен Люпен и выбалтываешь свои секреты.
— Я? — ахнул Патаниоти. — Арсен Люпен?
Сразу же распахнулась дверь из классного коридора, и в нем появилось темное лицо Ивана Посохова. Одно мгновение была пауза. Потом Посохов широко улыбнулся и закивал головой:
— Ну-у! Курите-курите! Только скоро будет звонок. — И, продолжая кивать, исчез.
— Фу! — вздохнул Патаниоти, — Напугал.
Но Овцын приложил палец к губам, на цыпочках подошел к двери, осторожно ее раскрыл и выглянул в коридор.
Посохов, согнувшись, стоял у стенки и завязывал шнурки на ботинке. Увидев Овцына, лукаво ему подмигнул, выпрямился и пошел прочь.
Овцын даже отшатнулся назад. Слишком необычайным и страшным показался ему подмигивающий Иван.
