Дэвид Кинан - Эзотерическое подполье Британии
В отличие от большинства своих сверстников-панков, для которых идея культурного комментария неизбежно сводилась к уровню рок-клише, более отважные Throbbing Gristle применяли музыку как оружие, атакуя аппарат музыкальной индустрии, которую они считали пропагандистским крылом тогдашней растущей индустриальной империи развлечений, включающей в себя новые телеканалы, фильмы, видео и музыкальные средства, а также бизнес, развивающий и изготавливающий компьютерную технику и программы. Throbbing Gristle основали собственный лейбл, Industrial Records, для распространения своих лязгающих заводских шумов в качестве холодной пародии на процесс индустриализации музыки, предпринимаемый индустрией развлечений. Они использовали практику художественных галерей, выпуская специальные ограниченные тиражи дисков, видео и кассет с концертами, а также издали большинство своих концертных выступлений (объединив многие в единый выпуск 24 Hours Of TG в виде ограниченного тиража из 24 кассет в футляре, впервые вышедших в 1979 году и переизданных на компакт-дисках в 2002). Помимо этого, они выпускали открытки, нашивки, значки и регулярные бюллетени, где рассказывали о творчестве различных участников группы. Им было интересно все. Пока остальные фальшивые бунтари втихаря хихикали, Throbbing Gristle выпустили в мир нечто вроде поп-культурной заразы, стратегию, которую Пи-Орридж назвал «агрессивным использованием причуд».
«Думаю, резонанс, происходящий, когда группа, писатель или художник высказывает мысли и чувства части людей, это благословение, — говорит Пи-Орридж, оценивая наследие Throbbing Gristle. — Выбрать риск унижения или просто ошибаться в своих ощущениях относительно мира и при этом быть в нем — это дар восприятия. Разрушить цикл изоляции и разорванности, который вызывает столько боли, особенно в подростковом возрасте — замечательная, но пожизненная ответственность. Throbbing Gristle свели пост-блюзовый рок-н-ролл к его основам и очистили от американизмов. Мы нашли новый стиль, который был достаточно вызывающим в плане образности и теорий, привлекавших прежде никем не замеченную группу людей. У нас вполне осознанно не было заранее спланированного представления о результате. Нам давала энергию собственная ясность намерений. Мы публично исследовали новую акустику. Мы знали функцию символической группы и ее объединяющую природу, воздействующую на всех участников».
Для подрастающего Джона Бэланса существование Throbbing Gristle подтверждало его сомнения во всех формах власти и питало растущее восхищение девиантными способами самовыражения. Устанавливая и развивая связи с так называемым индустриальным подпольем, он продолжал проводить собственные эксперименты с петлями и очищающим электронным шумом, используя музыку как контекст для изгнания внутренних демонов и исследования своей сексуальности.
Джефф Бертон родился в Мэнсфилде, в графстве Ноттингемшир, 16 февраля 1962 года, но его детство прошло в самых разных местах. Когда ему было два года, родители развелись, и свои первые годы жизни он провел в домах бабушек, дедушек и его мамы, жившей со своей сестрой. Отец, Ларри Бертон, большую часть жизни Бэланса отсутствовал, хотя не так давно они установили между собой некоторый контакт. «Он беспокоится еще больше, чем я, — смеется Бэланс. — У него были нервные срывы и все такое. Он всегда дрался с менеджерами, колотил их и увольнялся — никак не мог удержаться на работе». Мать Бэланса, Тони, почти всю жизнь была домохозяйкой, хотя некоторое время училась ювелирному делу в Гримсби.
Тибет родился в конюшне, а Бэланс — в амбаре, окруженный животными. «У меня могло развиться что-то вроде комплекса Христа, — спокойно заявляет он. — Мой папа был фермером, разводил скот, занимался животноводством. Он учился в сельскохозяйственном колледже. Я родился на территории больницы для контуженных солдат. Думаю, на самом деле это была психиатрическая лечебница. Мои родители жили в амбаре. Это было огромное здание, сохранившееся до сих пор. У меня есть идея забрать с крыши флюгер. Он находится точно над тем местом, где я родился. Если я собираюсь внести в свою жизнь хоть немного равновесия, мне нужен флюгер». Живя с мамой у ее сестры, он спал в стоявшей на полу собачьей корзине. «Я установил связь с собакой, — утверждает он. — Я спал в корзине, ел собачью еду и все такое. Чуть позже, когда мне было пять, за мамой начали ухаживать, и если она приводила домой того, кто мне не нравился, я прибегал и кусал его за лодыжки».
В конце концов его мама вновь вышла замуж, и в шесть лет Бэланс взял фамилию отчима, Раштон. «Сам я не принимал решения брать его фамилию, — говорит он. — Поэтому я стал Джоном Бэлансом. У меня путаница с личностями». Его отчим служил в ВВС, получал повышения и закончил свою карьеру в чине майора авиации. Раштон-старший был продуктом среды своих родителей: он вырос в Радже, в Индии, где подавление считалось нормой. Он до сих пор утверждает, что в нем нет музыкальной жилки, и не понимает того, чем занимается Бэланс. Однако мама Бэланса всегда была музыкальной, и его раннее детство наполняли разбойничьи баллады и слезливые подростковые песенки Джонни Кэша, Мерл Хаггард, Элвиса Пресли и The Supremes, а также танцы на столе под «Baby Love».
«Я точно попадаю под определение одинокого ребенка, а поскольку это началось рано, все решили, что я таков и есть, и меня оставили в покое, — вспоминает Бэланс. — Я был одним из тех, кто разбивает на газоне перед домом палатку и целыми днями в ней прячется, надеясь, что другие дети пройдут мимо. Я убедил себя, что если другие дети не придут, мне не надо будет иметь с этим дело. Но потом мне исполнилось одиннадцать, и меня приняли в государственную школу-интернат, потому что до этого я побывал в девяти школах, разъезжая повсюду с отчимом». Какое-то время он жил в Германии, Италии и Шотландии. У Бэланса было типичное беспокойное и очень строгое военное воспитание. «Это было довольно тяжело и для них, и для меня, — продолжает он. — Я даже не могу вспомнить все те игрушки, которые мне хотелось. Я играл с Лего и пластилином, лепил маленьких богов и идолов и приносил их в жертву. С семи лет я начал создавать иллюстрированные книги, где было полно картинок с девушками, которые падали в большие ямы с натыканными на дне кольями, а у них за спиной развевались волосы. Мои истории немного напоминали Лавкрафта, хотя не помню, чтобы у нас были его книги. Дело всегда происходило в каких-нибудь подземных пещерах, где я как бы гулял, а какой-то человек протягивал мне пирог, и я падал в другую пещеру, где были люди с перепончатыми пальцами. Недавно я их перечитывал, и там была такая история, называлась „Ариец“ — наверное, я отыскал слово в какой-нибудь халтурной книжонке в стиле Блаватской, — и в ней как раз шла речь про этих странных существ, которые приходили к людям».
